Окрась это в черное - Нэнси Коллинз Страница 17

Как-то получилось, что он оседлал ее и прижал ей горло левой рукой, а правая взлетала и падала, взлетала и падала Соня лежала под ним с лицом, вымазанным чем-то липким Очки с нее слетели, обнажив глаза цвета заходящего солнца В темноте жидкость, служащая кровью у существ ее породы, казалась почти обыкновенной. Палмер поглядел на избитое и распухшее лицо возлюбленной – а раны заживали у него на глазах, – потом на свою правую руку. Она все еще была сжата в кулак. Он раскрыл ее, медленно, будто ожидая, что оттуда вылетит оса.

– Боже мой! Боже мой! Соня, прости меня – не знаю, как это вышло. Мне казалось, что я дерусь с... наверное, я отключился. Я не хотел делать тебе больно...

Она улыбнулась – медленной, ленивой улыбкой насыщения, и положила палец на его дрожащие губы, преграждая путь лепечущим извинениям.

– Тише.

– Но...

– Тише, говорю.

Она притянула его к себе, лицом к своим грудям. Вырваться из ее объятий он не мог бы, даже если бы хотел.

Долго они так лежали, пока Палмер наконец заснул. Во сне он слышал стон ползущих ледников и эхо нечеловеческого хохота.

После этого у них секс был каждую ночь – случалось, что и не по одному разу. Но телепатическое общение стало напряженным, почти не существующим. Соня при каждом свидании собиралась и выставляла псионическую защиту. Как будто не решалась позволить себе расслабиться, даже в самые интимные моменты. Палмер не знал – то ли она боится выпустить Другую, то ли впустить его.

Она для него стала белой стеной – непроницаемой и глухой, отбрасывающей все попытки парапсихической связи. Хотя эта ментальная фригидность Палмера тревожила, он не поднимал этот вопрос. Тайны, которые Соня в себе держит, принадлежат ей, и только ей.

Когда ослабел телепатический аспект отношений, вырос садистский. В первый раз, когда Соня пришла с плетью, Палмер категорически отказался. Он резко выразил непокорство. Он не хотел играть в эти игры. Отказался ее бить. Тогда Соня сняла очки, глянула этими страшными глазами, в которых стояли слезы, и что-то в нем сломалось.

Он ее бил, пока не полилась кровь, забрызгивая стены и лампочку без абажура над кроватью. Он ее бил, пока рука не устала и пальцы не перестали держать плеть. Все для того, чтобы удовлетворить ее нужду. Ей нужны были его удары, нужны не меньше, чем его ласка, если не больше. Он не знал, какие грехи она хочет искупить поцелуями жалящей плети и розами из разорванной плоти, да и знать не хотел. Есть вещи священные, даже для монстров.

Примерно через неделю после ее возвращения Палмер проснулся один. Мелькнула мысль о Лит, и сердце екнуло от страха. Он поспешил к детской, но Лит спокойно спала. Палмер ощутил прилив стыда. Соня пальцем не тронет Лит, как и он сам. Он глянул в окно, в сторону леса. Наверняка Соня на охоте. В конце концов она же ночное создание.

Вернувшись к себе, он увидел, что Соня вползает в окно. Она была совершенно голой, рот и живот вымазаны свежей кровью.

– Соня?

Она дернулась, как вспугнутая кошка, предупреждающе шипя. У Палмера волосы на мошонке встали дыбом, когда он понял, что смотрит в лицо Другой.

Она говорила глубоким смазанным баритоном, похожим на специально микшированный обычный голос Сони.

– А, любовничек еще здесь! Зачем она тебя при себе держит, Палмер? Уж точно не за то, как ты трахаешься!

Палмер вздрогнул, и Другая засмеялась. Потом стала вылизывать тыльную сторону ладони, как кошка.

– Я хочу говорить с Соней.

– Перебьешься, – проворчала Другая, плюхаясь на кровать. – Нет ее здесь.

– Тогда я подожду, пока она вернется, – сказал Палмер, скрестив руки на груди.

– Пшел вон, ренфилд! – рявкнула Другая, обнажая клыки в угрозе. – Я не в настроении.

От двери донесся какой-то звук, и Другая замолчала. Что-то похожее на страх мелькнуло у нее в глазах. Палмер обернулся и увидел на пороге Фидо. Глаза его в темноте светились золотом. Когда Палмер повернулся обратно к Другой, на кровати сидела Соня с озадаченным видом. Фидо повернулся и побрел обратно в комнату Лит.

– Билл? – Соня сдвинула брови, разглядывая кровь у себя на животе. Помазав палец, она попробовала кровь на вкус и чуть скривилась. – Не бойся, не человеческая. А отчего ты на меня так смотришь?

– Ты уходила на охоту, и вернулась Другая.

Соня неловко поерзала.

– Она... она что-нибудь сказала?

– О чем?

Глаза Сони сердито блеснули, и у Палмера на миг замерло сердце – он подумал, что Другая опять здесь.

– Она разговаривала?

– Да, но не очень много. Сказала, что я в постели никуда не гожусь, если ты об этом.

– Это не так, ты же сам знаешь.

– Знаю? – Палмер оперся коленом на кровать, взял Сонины руки в свои. – Соня, что случилось? Что произошло в Новом Орлеане, о чем ты не рассказываешь?

Соня подняла на него глаза, почти заполненные расширенными зрачками. Выраженная в них печаль навалилась на него, обернула удушающей серостью. Депрессия Сони заполнила ему легкие, лишая дыхания. Сердце сначала будто раздулось, потом сжалось, когда Сонино горе потянуло Палмера в свои глубины. Он знал, что если поддастся и уйдет в эту воронку, то погибнет. Собрав все силы, физические и ментальные, он отдернулся и ударил ее как только мог, прямо в лицо.

Он говорил себе, что это не жестокость – это самосохранение. Серая боль ушла из сознания, на ее месте образовался горящий уголь гнева, предательства – и возбуждения.

Он ударил еще раз.

И еще раз.

И еще раз.

Оргазм захватил его врасплох. Палмер сконфуженно заморгал, опустил глаза на опадающий орган. Даже не дотронулся до себя. Соня лежала на кровати ничком, изогнувшись на простынях, измазанных ее кровью и спермой Палмера. И не шевелилась.

– Соня?

Ответа не было. Кулаки ныли от нанесенных ими ударов. Тело дрожало, как гитарная струна.

– Соня?

Он перевернул ее на спину. Очень тяжелым, очень инертным было ее тело. Лицо превратилось в месиво крови, хрящей, костных осколков. А на стены будто кто-то стряхнул грязную малярную кисть. В мозгу же стоял гул, как в радиоприемнике на пустом канале.

К горлу подкатила желчь. Палмер вскочил и бросился в ванную. Заперев дверь, он брызнул себе в лицо водой, а когда поднял глаза, увидел себя – изможденного и измученного, в зеркале над умывальником. В глазах светился сумасшедший блеск – и Палмер узнал его. Так блестели глаза у людей на службе вампиров – Панглосса и Моргана. Ренфилды. Их называли ренфилдами.

Другая назвала его ренфилдом.

Палмер прижал к глазам распухшие, кровоточащие руки. Визги и вопли мирового разума давили на голову, грозя опрокинуть барьеры и залить чужими страхами, надеждами, мечтами, тайнами и грехами, стерев начисто его индивидуальность, его сознание.