Ричард Длинные Руки - пфальцграф - Гай Юлий Орловский Страница 17

Мы снова мчались, когда рысью, когда галопом, всех снедает нетерпение, а меня еще и тревога: ну не может быть, чтобы не стряслась какая-нибудь пакость. Ведь если под кем лед трещит, то подо мной ломится, а сейчас самое время: вот уже несколько дней ничего не случалось.

Еще одна ошибка, мелькнула мысль, которую Барбаросса мог бы поставить мне в вину, что я не прибыл в «свои» земли сразу, в разгар лета. Летом, как известно, не воюют. Хотя вроде бы лето как раз и самое удобное время для войны: сутки почти полностью состоят из дня, прерываемого короткой ночью, для конницы всегда есть корм, для войска не надо искать теплых домов: поспят и на голой земле. Реки можно перейти вброд, а крупные легче переплыть, противник урожай еще не собрал, и если сжечь его поля, порубить виноградники — либо околеет с голоду, либо торопливо сдастся. Все-таки здесь не тот климат, чтобы успеть вырастить еще один урожай до зимы.

Однако все остаются беречь и собирать свой урожай, потом молоть, заботливо складывать мешки с мукой, а уже осенью начинаются войны, это после того, как на День святого Мартина крестьяне поставляют оброк, а вассалы привозят ежегодную дань. В честь завершения этих дел устраиваются охоты на скошенных полях… именно на скошенных, а не как ранее подавалось в моих школьных учебниках, описывая тяжелую жизнь крестьян не то при царе, не то при коммунизме.

Сейчас, увы, как раз такое время, когда урожай уже собран, дни не такие жаркие, а войско легко прокормить хоть своим хлебом, хоть захваченным у противника. Насколько помню, самые массовые битвы, начиная со знаменитой при Кресси, происходили с конца августа по конец сентября.

Сейчас уже конец сентября, но дни еще теплые, войско можно провести маршем быстро, но есть риск, что осенние дожди застанут войско в пути, дороги размоет, реки переполнятся и станут непроходимыми. Все отсыреет настолько, что даже костры не разжечь, так что рисковать вряд ли кто станет.

Правда, зимой есть то преимущество, что замерзшие дороги выдержат как тяжелую конницу, так и громоздкие повозки. По льду можно перейти ранее непроходимые болота, озера и даже реки, однако первым, кто после Чингисхана и тевтонских рыцарей попытался вести войну зимой, был Наполеон, но и он, несмотря на свой военный гений, проиграл зиме…

Все равно, большие или малые войны разворачиваются, народ в них гибнет как мухи. Целые провинции пустеют, но, странное дело, проходит всего несколько лет, и все отстраивается, снова везде растут деревни и заполняются города.

Вообще-то при таких темпах рождаемости, когда женщина рожает столько, сколько может рожать, народ плодится, как кролики. Я помню из школы, что когда по Европе, и без того обезлюдевшей от опустошительных войн всех против всех, прокатились еще и две-три ужасающие по силе эпидемии чумы и Европа фактически обезлюдела, папа римский специальным эдиктом не только разрешил, но и настоятельно советовал мужчинам брать в жены столько женщин, сколько может защитить, «дабы снова наполнить землю людьми и тем самым выполнить волю Божью».

Потом, когда Европа стала подниматься из руин, снова вернулись к прежней практике моногамии, хотя мормоны так и остались многоженцами, понравилось, а здесь, как я понимаю, в отдельных областях этот обычай трансформировался в тетравленд, то есть жена убитого брата переходит к младшему, а если некто захватывает замок и убивает хозяина, то женщины переходят к нему в качестве его жен по праву тетравленда, что вообще-то справедливо: женщины всегда должны быть под мужской защитой, и если одна защита рушится, то ее должен предоставить им тот, кто ее разрушил.

Таким образом, у меня есть замок в Срединном королевстве, так я его называю, с тремя женщинами, считающими себя моими женами… ума не приложу, что с ними делать, и сейчас вон проезжаем мимо замка Крумнивольд, где у барона три жены. Говорят, он крайне враждебно встречает всех, кто проезжает по его землям… Надо сперва выяснить, не придерживаются ли он и его жены этих устаревших обычаев. Не хотелось бы ехать дальше обвешанным новыми женами, как удачливый охотник утками.

Впрочем, их можно оставить на местах, опыт уже есть. Хоть сперва получилось вроде бы случайно, само по себе, но получилось же, так что опыт надо принять на вооружение.

Зайчик ощутил, что я впал в глубокие раздумья, и, чтобы не тревожить, пошел ровным шагом, дабы поверхность мозга даже не пошла рябью. Рыцари постепенно обгоняли, наконец со мной поравнялся отец Бонидерий.

Я не обращал внимания на его взгляды искоса, ну едет и едет нечто рядом крохотное на ишачке, ну пусть на муле, наконец священник кашлянул и заговорил проникновенным голосом:

— Я знаю, вы бросили все важные для вас дела за Перевалом, сэр Ричард! Чтобы примчаться спасать от смерти человека.

Я спросил с интересом:

— Это вы короля обзываете человеком?

— Король тоже человек, — ответил он с мягким укором. — Никого нельзя считать пропащим или недостойным, пока он жив, пока дышит.

— Интересный взгляд, — признал я. — Король — тоже человек. Обычно я слышу, что простолюдин — тоже человек.

— Простолюдин скорее войдет в Царство Небесное, — произнес он и перекрестился, — чем сильные мира сего. Те слишком подвержены мирским соблазнам и… на беду свою, не могут устоять. Слишком многие не могут устоять!

— Ну, — сказал я, — у простолюдинов свои соблазны. У каждого свой ад и свой рай. Граница между ними постоянно меняется, но всякий раз проходит через нас, человеков.

Он долго думал, не сказал ли я крамолу, не стоит ли на меня настучать, дабы вырвать из рядов церкви отступника, а я числюсь в церкви, хоть и как-то боком, наконец перекрестился и сказал со вздохом:

— Потому и бьются в нас светлые силы с темными, чтобы изгнать Врага из души человеческой, сэр Ричард. И я рад, что вы, паладин и вообще добрый человек, на стороне тех сил, которые идут к Богу.

Я покачал головой:

— Ошибаетесь, я совсем не добрый человек.

— Но, сэр Ричард…

— Добрый человек не тот, — сказал я невесело, — кто умеет делать добро… и великие злодеи его иногда делают, а тот, кто не умеет делать зла. Увы, я умею… да еще как умею!

Он некоторое время смотрел только на дорогу перед собой, мимо проплывают спрятавшиеся в золоте листьев деревья, наконец ответил грустно:

— Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы. Это сказал мудрый Соломон, который сам сделал величайшую ошибку…

— Когда набрал много жен? Он отмахнулся:

— Тогда мир был другим, а Господь не смотрит на такие мелочи. Человек должен выжить — вот главная заповедь Господа. А уже затем — стремиться прийти к Нему. А вот то, что Соломон других богов допустил в свою страну, — это недопустимо.

— Царица Савская, — вспомнил я. — Все из-за нее…

— Да. Она была язычница, и он, презрев свою истинную веру, разрешил ставить языческих идолов и возводить языческие капища.