Боевая машина любви - Александр Зорич Страница 17

Голосок хихикнул, а его обладатель юркнул куда-то под ноги лошадям и растворился во тьме.

– С побе-едой! – донеслось уже откуда-то издалека.

– Отстань, – Зверда повелительно оттолкнула своего мужа и нервно прошлась по поляне. – Сыть Хуммерова, Аллерт теряет последние крупицы совести. А с ними, похоже, и последние остатки искусства. Так пойдет дальше – он и в заячий член не обернется. Мельчает племя…

– Он же полукровка, не забывай.

Барон проводил удаляющиеся стати жены тоскующим взглядом, вздохнул и наконец стянул рубаху. Затем Шоша направился к ближайшему из догорающих костров.

На правильное нисхождение человек-зверь требовалось около десяти коротких колоколов. За это время он успеет, пожалуй, замерзнуть.

Лошади испуганно заржали. Это их-то лошади – приученные ко всякому!

– Вербелина, как это понимать!? – прикрикнула Зверда на свою.

По каменному карнизу, нависающему над чашей, метнулась быстрая зарница. Это снова взбунтовалась вода Вермаута.

Шоша бросил быстрый взгляд на тело сергамены. Неподвижное. Не столь уж и большое. Безопасное. Бездыханное. В чем же дело?

Хрустнули ветви ближайшей из поваленных елей. Среди них в полном боевом великолепии стоял сергамена.

Этот был покрупней убитого предшественника. Из его пасти торчали два саблевидных клыка. Будь такие и у первого сергамены, он разорвал бы Шошу на куски вместе с панцирем.

Быстрее, чем Шоша успел метнуться к своему змееживому бичу, сергамена мягко опустился на все четыре лапы прямо поверх сандалового футляра.

Итак, живых существ на поляне было трое. Мужчина и женщина – абсолютно голые и совершенно беззащитные, и сергамена, облаченный в свое полное боевое снаряжение: когти, клыки, серый мех и сверхпрочную шкуру. Лошади пустились наутек.

Лошадь Зверды впервые в жизни оступилась и сломала себе ногу.

– Твари… Бессмысленные и злобные твари… Гамэри-кан аруптах… – прохрипел сергамена.

Сергамена говорил с видимым усилием, куда хуже Аллерта-хорька. «Это нормально, – пронеслось в голове у Зверды. – Если это и в самом деле он, то просто удивительно, что он еще хоть что-то соображает.»

Сергамена вновь прыгнул. Зверда завизжала. Она была уверена, что сейчас барона Шоши не станет, а вслед за тем не станет и ее.

Однако сергамена оказался близ чаши и сразу же припал к ней: частые-частые биения языка, глухое ворчанье, подрагивающий от наслаждения хвост.

Зверда тщательно вымеряла на глаз расстояние до бича Шоши, а от бича – до сергамены. Если сильно повезет, можно спеленать его ударом бича, а потом постараться вдуть в ухо нужные заклинания… Но она так и не решилась. Риск был неоправданно велик.

Сергамена подошел к похолодевшей Зверде и посмотрел на нее в упор.

– Теперь ты, наверное, лучше понимаешь, что ощущала Радна в ту ночь. Смотри, Зверда, одно мое движение – и ты уже никогда не станешь человеком. А потом еще несколько дней – и тебя затравят, как бешеную и опасную суку. Каковой ты, впрочем, и так являешься.

После воды Вермаута речь сергамены стала куда более связной.

– А ты, Шоша, на кого стал похож ты? Когда последний раз ты входил в медведя? Может, припомнишь? Страховидная тварь, которая стала твоим уделом, и в зеркало-то посмотреться без содрогания не может. Вантэн-гайам!

Сергамена прошелся взад-вперед, бросая на своих пленников недобрые взгляды. Зверда понимала, что Вэль-Вира все никак не может принять окончательное решение по поводу их участи. Казнить? Миловать? Что делать? Надо было чем-то отвлечь Вэль-Виру от его мрачных мыслей.

– Я до сего дня была уверена, что сергамен больше не существует, что это только ваше обличье… – сказала она, стараясь выглядеть задумчивой. Задумчивость давалась ей с трудом.

– Сергамен куда больше, чем вы думаете. И я бы не рекомендовал вам любопытствовать, откуда появился тот бедняга, которого изрешетили ваши люди.

Вэль-Вира лег на снег, вытянул лапы, положил на них морду и замолчал.

Зверда и Шоша переглянулись. Оба уже не на шутку замерзли. Самым неприятным в их положении было то, что в своих звериных обличьях да еще вдвоем они имели шансы одолеть Вэль-Виру. Но в процессе правильной трансформации они были еще более беспомощны, чем сейчас. Вэль-Вира мог запросто прикончить их – уязвимых, тонкокостных, слизистых и горячих.

А на неправильную трансформацию на глазах гэвенга они и подавно не могли решиться. Потому что это был бы уже нешуточный, самый настоящий вантэн-гайам. То, что хуже самоубийства.

– Барон, мы бы хотели услышать ваши условия, – скрепя сердце, сказал наконец Шоша.

– По логике вещей, я должен был бы вас убить, – сказал Вэль-Вира. – Потому что те, кто проявили такое вероломство, никогда не будут надежными союзниками. Но убить вас означает развязать войну за Маш-Магарт, иначе Маш-Магарт развяжет ее сам. Это большие потери, без них не обойтись. Тогда весной здесь вновь появится имперская армия. Отразить ее будет нечем. Кретины, вы хоть понимаете, что, убей вы меня, вы оказались бы перед лицом тех же точно обстоятельств!!? Вы растеряли бы в штурме Гинсавера две трети своих людей! Чем бы вы встретили по весне харренитов? Витийствами Аллерта?

– Барон, мы предлагаем вам вечный мир на любых условиях, – выдавил из себя Шоша. – Вы совершенно правы. Боязнь вашей мести за Радну помутила наш разум.

– Одевайтесь и пойдем отсюда. И впрямь холодно, – буркнул Вэль-Вира, подымаясь.

2

– Мы мерзнем тут, сыть хуммерова, – процедил один «бегун» другому, перетоптываясь у костра, – а барон наш небось уже какую-то девку по хуторским сеновалам валяет.

– Ты за барона по девкам не разваливайся, – урезонил его второй. – Меня он из петли вынул, когда Вэль-Вировы урядники меня решать вздумали под Белой Омелой. Барон наш сейчас на нечисть идет, гамэри-кан аруптах.

Уже давно стемнело, а условного сигнала все не было.

Восемьдесят саней обоза были составлены в круг между придорожным камнем и опушкой леса, уходящим к подножию горы Вермаут. Внутрь этого круга были загнаны кони, здесь же расположились Лид и пять сотен солдат.

Еще три сотни были выставлены вне круга и ориентированы на Семельвенк, Маш-Магарт и Гинсавер. Лид приказал солдатам этих сотен держать боевой порядок, но разрешил сесть на щиты.

Хуже всех пришлось тяжелым пехотинцам, отягощенным холодеющими латами. Этим Лид, скрепя сердце, разрешил усесться на нарубленный еловый лапник.

Это было против армейских традиций, но Лид успокоил себя тем, что их времяпровождение трудно назвать войной. Скорее уж все они участвуют в малоосмысленной охотничьей экспедиции. Если только не в очередном розыгрыше барона Шоши.

Обозные лошади, которых они взяли с собой, были все сплошь солощими, специально отобранными по этому признаку.