Дом аптекаря - Эдриан Мэтьюс Страница 17

Безнадежно. Рут покачала головой.

— О ком вы говорите?

— О Сандере, дорогуша. Любит перебирать хлам, когда думает, что меня нет рядом.

— Вы же сказали, что он умер.

Глаза старухи затуманились, взгляд растерянно заметался. Зажав обеими руками рот, она тихонько пробормотала:

— Я так устала… так устала.

Рут хотела спросить о Скиле, но, подумав, решила не касаться потенциально опасной темы. На душе было тяжело. Хотелось поскорее убраться из жуткого, грязного дома. Но чувство гражданской ответственности не позволяло оставить больную женщину, не убедившись, что с ней все в порядке.

— Послушайте, если хотите, я еще побуду с вами…

— Нет, дорогуша, конечно, нет. Что у нас завтра? Воскресенье? Ко мне придут из службы опеки. Все будет хорошо, обещаю. Я привыкла…

Рут достала из сумочки визитную карточку и положила рядом с лампой.

— Здесь мой адрес и телефон. На случай, если захотите связаться. Я взяла фотографию. Сделаю хорошую копию и принесу. Ладно?

— Вы очень добры. Жаль, что увидели меня в таком состоянии, но что делать. Может быть, когда поднимусь, мы еще встретимся.

— Я не против.

Лидия улыбнулась. Туман рассеялся, и глаза снова прояснились.

— Постойте. Я заметила кое-что. Смотрела, как вы ходите. Слушала, как говорите. Вы не перед всеми раскрываете душу.

Рут криво улыбнулась в ответ:

— Это из предосторожности. Сейчас ведь зима.

— Нет-нет, вы меня поняли. Умеете скрывать чувства и почти не рассказываете о себе.

— Вот как? О, у меня нет никаких секретов.

— Не уверена. Вам бы не следовало грызть ногти.

— Расскажу о себе в следующий раз. Обещаю.

— Что-то не так, да? Нет, не отвечайте, не надо. Просто я чувствую такие вещи. Слишком долго живу в этом мире — такое на пользу не идет.

Выйдя на улицу, Рут глубоко вздохнула и потуже затянула шарф. Было уже за полночь и очень холодно, но зимний воздух бодрил и дезинфицировал, выгоняя из легких запах кошачьей мочи и старости. От прилива крови защипало щеки. Ощущение было почти сексуальное.

Она на секунду остановилась, чтобы сориентироваться.

На помощь пришла серебряная луна, выскользнувшая ненадолго из-за разорванных туч.

Рут повернула направо и бодро зашагала сначала к Принсенграхт, а потом вдоль него, углубляясь в район Йордаан с его хорошо ей знакомыми антикварными лавками и книжными магазинами, киосками птичьего рынка, сентиментальными звуками аккордеона, доносящимися из «Де Твее Цваантес», мимо раздвинутых бархатных штор, за которыми гуляла веселая публика кафе «Де Доффер». Это был ее Амстердам, совсем не похожий на сдержанный, надменный Кейзерсграхт, расположенный буквально в двух шагах отсюда. Йордаан принимал всех, студентов и беженцев, яппи и обитателей богаделен, которые нередко выступали здесь плечом к плечу, протестуя, например, против второй линии подземки. Каким-то непонятным образом они дистиллировали и разливали квинтэссенцию «цветочной власти» — тот модный в шестидесятые, неуловимый, эфемерный и многократно обруганный аромат мира, любви и агитпропа, — помазав ею за ушами назло нынешним реалистичным временам.

Но куда они подевались сейчас, эти романтические защитники мира и сторонники свободной любви? Наверное, уснули, подоткнув под себя теплые одеяла. Работала только одна пекарня, из вентиляционной трубы которой вырывался теплый, пыльный аромат муки.

Рут шла домой.

Она думала о своей барже, своей кровати, прохладной и чистой наволочке на подушке, и желание вытянуться и уснуть растекалось по венам, как наркотик.

Все вокруг покрывал свежий, только что выпавший снег, белый, глубокий и ровный. Идти было приятно — главное не забывать твердо ставить ногу. Она и не забывала, оставляя за собой тонкую ниточку следов-отпечатков, на которых, приглядевшись, можно было рассмотреть написанный задом наперед логотип производителя обуви.

Читать такие следы не составляло никакого труда.

Если бы кто-то решил пройти за Рут, она бы ни за что не увидела его, даже если бы и оглянулась. Преследователь мог держаться на расстоянии. Он мог мурлыкать себе под нос, отставать, заглядываться на витрины и даже курить сигаретку. Спешить было некуда. Ночь выдалась тихая и спокойная. Самое время для того, чтобы побыть в одиночестве и поразмышлять о своем.

Так зачем беспокоиться?

Времени хватало на все.

Майлса не было почти две недели — уезжал по делам бюро и успел побывать в Утрехте, Роттердаме и Лейдене. День возвращения пришелся на середину недели, но все уже смотали удочки. Система отопления в Государственном музее дышала на ладан, и никто не желал морозить задницу даже ради искусства, а уж меньше всех Каброль, их долговязый координатор. В понедельник утром отопление отключили, и Рут, Питер и остальные отправились по домам, прихватив с собой кое-какую работу.

Майлс позвонил в самом начале десятого:

— Так ты все-таки связалась с ней, да?

— И что, если даже связалась?

— Не могла найти пару своего возраста?

— Иди к черту, Майлс. Я занята. Что тебе нужно?

— Увидеться с тобой. Срочно.

— А подождать это не может?

— Срочно никогда не ждет. Ты бы не задавала таких вопросов, если бы знала, что я хочу сообщить.

— О, мистер Тайна!

— Вообще-то это имеет отношение к твоей старушке подружке.

— Лидии?

— А есть и другие? Ох, только не говори, что ты начала их коллекционировать.

— Как смешно! Ха-ха!

Он заговорил на полтона тише:

— Точнее, это касается не столько предполагаемой владелицы, сколько самой картины. Я всего лишь выполняю кое-какие задания. Разве не ты просила держать глаза открытыми и сигнализировать об опасности?

— И?

— В час дня. «Де Ярен». На Ниуве-Доленстраат. Ну, ты знаешь, заведение, где всегда полно придурков вроде нас с тобой.

— Ты действительно что-то раскопал?

Пауза. Она услышала, как он дышит, и представила его глаза с прыгающими в них озорными чертиками. Но когда Майлс снова заговорил, голос его прозвучал почти бесстрастно. Как будто он вытирал нос или пытался не шевелить губами по каким-то одному ему известным причинам.

— Странное дело. Никогда не встречал ничего подобного. В общем — сама решишь, когда узнаешь.

Рут действительно виделась с Лидией.

Началось с того, что, движимая чувством вины, Рут позвонила старушке, чтобы проверить, пребывает ли она еще в мире живых. И пошло. Ленч в «Пьер 10». Посещение «Пигги-банк-музея». Кофе у «Шиллера» на Рембрандтсплейн. В жизни каждой появились новые элементы, новые притяжения, новые обязательства. Они потянулись друг к другу, чувствуя некую душевную близость. Наверное, потому, что каждая инстинктивно ощущала несчастливость другой. Они устремились на помощь, как сенбернары, имея в виду собственные цели и следуя разным планам спасения.