Древнейший - Роберт Энтони Сальваторе Страница 17

— Вангард — это страна. Без нас она пуста, — возмутился Доусон. — Какая польза альпинадорцам от голой земли? Зачем вообще эта война?

Гвидра кивнула в знак понимания. Внутренняя логика подсказывала ей, что, хотя старец Бедден и натравливает на Вангард монстров и варваров, на самом деле он не хочет изгонять вангардцев из их земель и охотиться за ними по всему заливу Короны.

— Старец Бедден и его ученики не собираются устраивать богослужения для гоблинов и троллей, равно как и для альпинадорских варваров, у которых есть свои боги, — сказал Доусон.

— Которые не слишком отличаются от самхаистских божеств, — напомнила Гвидра.

— Да, но вряд ли Данамарга или какой-нибудь другой вождь добровольно отдаст бразды правления жалким священникам Беддена.

— Значит, весь смысл войны только в том, чтобы преподать мне урок, — отозвалась Гвидра.

Доусон промолчал. Трудно было с этим не согласиться.

— Смысл в том, чтобы прогнать абелийцев обратно на юг и закрепить Вангард за самхаистами, — добавил он. — Мы все, включая правительницу Гвидру, заложники войны религий. Она не закончится, когда Бедден выдворит врага из Вангарда. Старец прекрасно знает, что Делавал и Этельберт отдались абелийцам с потрохами, и это очень его злит. Сначала он очистит Вангард, затем использует нас, чтобы через залив добраться прямо до часовни Абеля. Прошу прощения, госпожа, но в такой войне я участвовать не желаю.

Его взволнованный тон не мог не вызвать озорную улыбку на лице леди Гвидры, которая так шла угловатым чертам ее лица и напоминала Доусону о том, насколько красива эта уже немолодая женщина. Прошлый год принес немало волнений, и потому теплая и ободряющая, полная достоинства, но не снисходительная и совершенно обезоруживающая улыбка вангардской правительницы редко освещала ее лицо.

То, что эта улыбка не смогла привлечь на их сторону вождя Данамаргу, говорило о многом: о власти старца Беддена и еще больше — о расстановке сил в войне.

— Что ж, дадим старцу Беддену бой, которого он желает, — произнесла Гвидра, устремив взгляд на юг. — И сами выберем место сражения.

— Армия состоит из переселенцев, — пробормотал Доусон.

— Думаю, пора хонсейцам обратить взор на гостеприимный и прекрасный север, — кивнула дама. — Доходят слухи, что Палмаристаун стал прибежищем крыс и прочего сброда. Еще поговаривают, что часовня Абеля принимает беженцев. А у нас столько земли не хуже, чем в других областях залива Короны, готовой принять всех, кто ищет лучшей доли.

— Все мужчины на войне, потому и деревни пустуют, если только их не сровняли с землей, — напомнил Доусон, но Гвидра не смутилась.

— Такова жизнь, — отозвалась она. — Те, кто придет сражаться за Гвидру, будут отстаивать и свой завтрашний день. Оставшись на юге, они неминуемо попадут в армию либо Делавала, либо Этельберта. Каков бы ни был исход той войны, разве семьи этих солдат в чем-то выиграют? Ни в Палмаристауне, ни в любом другом городе ничего не изменится. Эти помещики — два сапога пара. Они воюют только за собственную выгоду, а никак не ради процветания или безопасности народа. А здесь собрались враги моей армии — гоблины и ледниковые тролли.

— И люди, — заметил Доусон.

— Варвары, — поправила Гвидра. — Какие же они собратья народу Хонсе? Нельзя так называть и тех, кто при малейшей опасности переметнулся во вражеский город.

По всей видимости, у Доусона не осталось возражений.

— На заливе штиль, корабли ждут, — Гвидра глядела на него в упор и победоносно улыбалась.

— В часовню Абеля?..

— Неплохо было бы начать с нее, — заметила Гвидра. — Там знают о нашем положении и не позволят, чтобы Бедден безраздельно властвовал над Вангардом. Пусть они направят вас в города, где еще не успели побывать вербовщики Делавала.

— Если владыка Делавал прознает о том, что я краду людей у него из-под носа… — забеспокоился Доусон.

— А мы ему не скажем!

Воин беспомощно улыбнулся. Когда леди Гвидра принимала решение, переубедить ее было нелегко.

— Они отзовутся, — заверила его она. — У тебя получится их убедить.

Доусон Маккидж прекрасно знал, что стоит за этим «убедить», но, еще раз оглянувшись на останки Тетмола, от которых бросало в дрожь, не раздумывая выбрал из двух зол меньшее. Требовалось серьезное подкрепление, чтобы эта проклятая картина как можно реже представала бы перед ним.

Он снова упал. В четвертый раз. Кадайль бросилась на помощь, но Брансен упрямо отмахнулся. Дрожа и дергаясь, он сумел сперва перевернуться на живот, затем встать на колени. Сочувственный и взволнованный взгляд, которым обменялись Кадайль и Каллен, весьма раздосадовал молодого человека, однако он не подал виду.

Они держали путь из Делавала по дороге, ведущей на северо-северо-запад, вдоль величественного водного пути, недавно переименованного в Мазур Делавал. Северо-восточный берег реки считался цивилизованным, но дорога, вернее сказать — колея, никак не соответствовала этому эпитету. В районе, не тронутом войной, всего в трех днях пути от столицы они шли по неровному, грязному месиву, которое трудно было назвать дорогой. Этот путь, испещренный узловатыми корнями больших ив, мог сбить с толку даже самого осторожного путешественника, что уж говорить о Брансене, давшем себе слово не вынимать душевный камень из кармана; для Брансена каждый шаг превращался в настоящее испытание мужества.

Встав на четвереньки, чтобы отдохнуть и перевести дыхание, Брансен боролся с желанием воспользоваться самоцветом. Молодой человек заметил перед собой красную лужицу и тут только осознал, что во время последнего падения расквасил себе нос и вдобавок разбил губу. Он стал отплевываться. Изо рта полетели кровавые брызги.

Подошедшая Кадайль коснулась его спины, и Брансен напомнил себе о том, что она любит его и, конечно, беспокоится.

— Может быть, на сегодня достаточно? — тихо спросила она.

Муж попытался было возразить, но ничего не выходило.

Он сплюнул кровь, потянулся к карману и наверняка снова упал бы в грязь, если бы Кадайль не подхватила его. Она взяла его за непослушную руку и помогла закрепить самоцвет на лбу.

— Мы едва покрыли две мили, — наконец произнес Брансен настолько четко и уверенно, что сам подивился разнице.

— И еще пять надо постараться успеть пройти до захода солнца, — не сдавалась Кадайль. — Если ты повредишься, то нам не одолеть и мили.

Брансен окинул ее сердитым взглядом.

— Я понимаю, — прошептала Кадайль. — Знаю, что ты скажешь, и не стану делать вид, что у меня есть право с тобой не согласиться. Но прошу тебя, любовь моя, умерь свой пыл. Ты истязаешь свое тело больше, чем оно способно выдержать. Если ты сломаешь ногу, потребуется кое-что посерьезнее душевного камня. Что тогда прикажешь делать нам с мамой?

— Не могу больше терпеть это существо по прозвищу Цапля, — ответил Брансен.