Способ побега - Екатерина Федорова Страница 18

Тимофей глотал, стараясь не обращать внимания на вкус. Впрочем, он его сейчас практически не чувствовал. Привкус крови от разбитых десен стоял во рту, перебивая все ощущения от жидкой кашицы. С трудом проглоченная холодная жижа улеглась в желудке как камень.

Но это была еда, в которой сейчас его тело нуждалось больше всего.

Он протянул миску Лехе, неловко улегся вдоль стены и провалился то ли в сон, то ли в беспамятство.

Проснулся Тимофей уже на закате. Зеленое небо, перечеркнутое прутьями клетки, окрасилось розоватыми потеками, особенно густыми с одной стороны. Розовато-зеленые переливы в небе напоминали камень александрит. У его матери были серьги и перстень с этим камнем. Он, проснувшись, какое-то время лежал на спине, бездумно глядя на небо и погрузившись в воспоминания. Странно, но мысли о матери отгоняли боль, делая ее более слабой. Тимофей вспомнил коробочку из бумаги, которую сделал во втором классе и подарил ей на Восьмое марта. Потом целых четыре года мама укладывала свои любимые серьги и перстень в эту коробочку, до тех пор, пока края ее совсем не обтрепались. После этого он купил в сувенирном магазине маленькую деревянную шкатулочку на деньги, сэкономленные на школьных завтраках. И торжественно преподнес матери на очередной Женский день. И мама убирала свой александритовый гарнитур уже туда.

Клала каждый день до тех пор, пока не угасла от своей болезни тихо, как свечка. Деревянная шкатулка до сих пор лежала у него в шкафу. Вместе с сережками и перстнем. Иногда он доставал ее и открывал, пытаясь разглядеть в разноцветных переливах камней образы прошлого. Красный бархат подкладки все еще хранил легкий аромат материнских духов, ускользающий и горьковатый, как все воспоминания.

Сбоку кто-то не слишком ласково ткнул его в бок. Горячая боль тут же заворочалась в ребрах разбуженным зверем. Тимофей судорожно вздохнул, сцепил зубы и повернул голову.

Над ним сидел Леха, озабоченно склонив голову и заглядывая ему в лицо.

— Как ты? А то вижу — лежишь с открытым глазом, и непонятно, дышишь или нет.

— Добрый ты, Леха, — пробормотал Тимофей, не удержавшись от болезненной усмешки. — Для тебя лучший способ проверить, дышит ли больной — это дать ему кулаком по отбитым ребрам.

— О… — У Лехи хватило совести опустить глаза. — Прости, браток. Я как-то не подумал.

— Ничего. Все уже почти прошло.

Он потянулся и сел. Существа, вместе с ними разделявшие эту камеру, не обращали на них никакого внимания. Точнее, почти не обращали — в их сторону повернулись двое-трое страшноватых морд, явно не принадлежащих человеческой расе. Тимофей засунул дрожащие ладони между коленей, пытаясь унять дрожь в теле, слабом, как у ребенка. Кивнул в сторону ближайшей фигуры:

— Кто это?

Леха поскреб большим пальцем щетину на широком лице.

— Не знаю. Попробовал с ними вчера поговорить, но они даже не отвечают. И еще кое-что, Тимоха…

Тимофей прислонил голову к стене и обнаружил, что так гораздо легче. Камера слегка покачивалась перед глазами. Похоже, он все-таки схлопотал небольшое сотрясение мозга. Потом он перевел взгляд на замолчавшего Леху и кивнул, предлагая тому продолжать.

— Ты слышал что-нибудь о тюремных нравах?

— Кто ж в России о них не слышал… — проворчал Тимофей.

Леха понизил голос и сказал, настороженно оглядываясь в сторону сокамерников:

— Так вот, у них здесь то же самое.

Только тут он заметил, что на лице у Лехи появились два симметричных синяка — по штуке на каждый глаз — прежде их не было. И подбитая губа оплыла до размеров оладьи, хотя еще сегодня утром с ней все было в порядке.

Кроме того, с могучих плеч Лехи исчезла кожаная куртка, а с шеи — толстая золотая цепь, почти культовая вещь для братка. Тимофей единственным глазом пригляделся к фигурам, сидящим вдоль стен. Одежда теперь обрела нового хозяина в дальнем углу. Довольно крупный экземпляр неизвестной расы сидел, привалясь к стене и небрежно набросив на плечи чужую куртку. Могучим сложением и шишковатыми мослами индивидуум напоминал давно вымерших на Руси мамонтов. Разглядеть его получше не удавалось — от усилий перед здоровым глазом то и дело начинали плыть черные пятна и точки. Так что все, что ему удалось разглядеть, — это слегка расплывчатый силуэт на фоне беленой стены. Цепочки нигде не было видно. Но, похоже, она находилась где-то в том же районе.

Как ни странно, он не почувствовал ни возмущения, ни обиды. Боль в теле заглушала все чувства, и для проявлений задетой гордости у него нынче не оставалось ни сил, ни желания.

Тимофей сидел задумавшись, когда Леха осторожно коснулся его локтя:

— А еще эти уроды оставили нас без ужина. Честно говоря, из всех потерь эта самая… самая…

Тимофей мысленно согласился с ним. Вот это было уже гораздо хуже, чем отобранная куртка. Еда в этом месте означала силы. Силы, которые им необходимы, чтобы отыскать Вигалу и Ларец.

Леха рядом яростно вздохнул, повозился на месте и проговорил опечаленным тоном:

— Кстати, на ужин давали мясо. И эти два урода сожрали и свои порции и наши!

Резвых посидел, собираясь с мыслями. Затем поинтересовался хриплым голосом:

— Ужин давали, когда я спал?

Лёха молча кивнул. Тимофей вытянул перед собой руки, попробовал сжать ладони. Пальцы согнулись с большим трудом. Но все же согнулись. Он еще немного поработал кистями, пытаясь добиться мягкости и тепла в суставах. Затем спокойно поинтересовался:

— И когда тебя били, я тоже спал?

Леха цыкнул языком и выдержал небольшую паузу, прежде чем ответить:

— Я старался не шуметь.

Тимофей ощутил раздражение. Его избили, ограбили, их обоих лишили ужина, а этот великовозрастный миротворец просто старался не шуметь?

И даже сознавая, что это несправедливо, он выплеснул на Леху все свое раздражение:

— Леха, ты должен был шуметь. Черт, тебя фактически ограбили! Ты же понимаешь — если это случилось один раз, то будет случаться еще и еще!

Леха казался одновременно пораженным и обиженным:

— Если бы я шумел, то ты бы проснулся. И полез в заваруху.

— Да, — устало вздохнул Тимофей. — И возможно, спас бы наше мясо.

Браток прямо посмотрел на него и уничижительно изрек:

— Ты себя сейчас спасти не можешь, не то что мясо. На ногах не стоишь, к стеночке прислонишься и тут же задыхаешься. Что бы ты делал — катался мячом у них под ногами?

Эмоции схлынули, оставив горечь и сожаление. Тем более что вины Лехи в том, что случилось, действительно не было. Браток просто пожалел его.

Потом Тимофей осознал, насколько губительным для них может быть любой разлад. Они не выйдут отсюда, если он будет позволять себе срываться. Потребуется вся собранность и слаженность, какая только возможна, чтобы освободиться из этой клетки.