Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК - Герман Романов Страница 19

— Двух не будет, Федюня! Но ты прав, запасался я надолго, ведь кто его знает, как могло все обойтись! Всего семь саней я через гать перевез. Оружия на полтонны, причем только ДШК со своим станком чуть ли не половину груза составляет. Патронов два десятка ящиков — а это еще восемь центнеров. Остальное набирается по всякой всячине — еда, утварь и прочее. И еще с центнер мы сами на остров принесли в рюкзаках да вещмешках.

Они лежали на импровизированном ложе, в штольне, в пятидесяти шагах от колодца — сюда запах тлена не доходил или до такой степени уже приелся, что не замечался. Весь груз сложили штабелем у самой шахты, в трех шагах от груды мертвых тел. Сейчас танкисты отдыхали — Попович спал, Шмайсер, Фомин и Путт тихо переговаривались.

— Эх-ма, — сладко потянулся Попович, — поспал, теперь можно и на чистый воздух подняться. Чего нахмурились, отцы-командиры? Мы живы, а что еще для счастья нужно?

— Перекусишь? — вяло поинтересовался Шмайсер, а Фомин улыбнулся — танкисты не потеряли способности нормально мыслить и общаться в сложившейся ситуации.

— Охоты нет, — отрезал механик и покосился в сторону колодца.

— Ты только осторожнее лезь, — настойчиво попросил Фомин. — А наверху тем паче. Учти, еще темно, только рассветает. Ты один там ничего не предпринимай, дождись ребят. Понятно?

— Все мне ясно, Семен Федотович, — терпеливо ответил Попович, которому до сна уже дали добрую сотню поучений.

Но понимал, что беспокоятся за него, а потому не протестовал. Лезть вверх первым ему придется, не им, и все шишки на него повалятся. А потому казак потянулся, чувствуя, как играет в нем немалая сила, и улыбнулся.

Он начал приготавливаться к подъему, прицепил к поясу веревку с петлей, при помощи Шмайсера прикрепил свернутую бухту из вожжей, закинул за спину ППШ.

В карманы танкового комбинезона запихнул два круглых магазина по 71 патрону и две «лимонки», больше брать не стал — лезть по стенке и так тяжело будет, а каждый лишний грамм только усложнит восхождение. К тому же, если красных будет мало, то автомат сделает свое дело и тремя магазинами, а если много, то не поможет и ящик патронов.

Немного попрыгал, помахал руками по сторонам — ничего не мешало. Ободряюще улыбнулся сотоварищам и пошел к колодцу. Все трое отправились за ним вслед, просто сидеть на месте и ждать они не могли.

Первым на груду трупов вскарабкался Попович, чувствуя, как хрустят и прогибаются под его ботинками человеческие тела. Но никаких эмоций он не проявлял — то, что ждет впереди, могло закончиться для него плохо. Одно неудачное движение или соскользнувшая с костыля петля — и недолгий полет вниз закончится скорой смертью.

— Мужики, вы уж не лезьте со мной на эту… кучу. Если сорвусь, то вам кости переломаю.

— Дуй давай, отговорки не строй! Не учи ученых, — грубовато произнес Путт. — Если сорвешься, то на плащ-палатку поймаем.

— Вот она, — поднявшийся следом Шмайсер потряс крепкой тканью.

— А если не поймаете?

— Тогда моя плащ-палатка целой останется! — философски ответил ему Шмайсер и пожал плечами. Однако его шутка успеха не имела, слишком не подходящая была для нее обстановка. Как-то не приняты на погосте шутки…

Сильные руки подбросили Поповича вверх, и он уцепился рукой за один костыль, а ногой оперся на другой. Глянул вверх — темное небо манило его к себе, там чистый воздух, там идет жизнь, а в этом подземелье он чувствовал себя заживо погребенным.

К его великому удивлению, подъем оказался намного легче, чем они предполагали. Костыли — железные ржавые штыри в руку толщиной, с большой толстой шляпкой в блюдце, — были забиты в стену с равными промежутками, длиною в локоть. И главным было то, что торчали они на двадцать сантиметров из стены, можно было поставить два ботинка рядом.

Вниз он не смотрел, его тянуло к себе небо, которое с каждым костылем становилось все ближе и ближе. Единственное, чего Попович боялся, так это только если два костыля подряд будут отсутствовать в стене.

Вот тогда придется сильно рисковать, забивая в стенку граненые штыки от трехлинеек, благо и топор с собой прихватил. Но если на самом верху костылей будет вывернуто больше, то тут только молиться останется — штыков у него было всего два.

А потому, взбираясь по стене, Попович постоянно смотрел на костыли, что большими грибами торчали вверху — их цепь не прерывалась и была хорошо видна в предрассветных сумерках.

Когда осталось метра два, он стал подниматься осторожнее, тщательно вслушиваясь, не раздадутся ли человеческие голоса, но, сколько ни слушал, лишь один шум беспокойного ветра, врывавшийся в шахту, был здесь господином.

Уцепившись за последний костыль, Алексей привстал и подтянулся. Край колодца был уже перед его глазами, но вот уцепиться было не за что. Он провел рукой по невидимым наверху камням, плотно утоптанным.

Найдя щель, он вцепился в нее пальцами и выбросил свое тело наружу, оттолкнувшись ногой от костыля. Упал всей грудью на камни, замер, но ни криков, ни шагов не услышал.

А потому быстро вытянул из-за спины автомат, перекатился за какое-то странное бревенчатое сооружение и притих под его укрытием. Прошла добрая минута, прежде чем Попович отдышался, и лишь потом стал осторожно оглядываться.

Между высокими соснами каменистых склонов находился старый, давно заброшенный рудник. Сразу же бросились в глаза два барака с провалившимися крышами, полностью развалившийся сарай, поваленные на землю тут и там заборы. Правда, кое-где ограда еще стояла, но изрядно покосившаяся, а проплешины между почерневшими досками напоминали рот больного цингой на последней стадии.

Впрочем, было два строения, которые кое-как пережили прошедшие годы — лабаз без окон, сложенный из толстых бревен, и добротный бревенчатый дом со ставнями. Даже крыши на них почти полностью сохранились. Лишь кое-где виднелись приличные прорехи в покрытии, давно не знавшем ремонта.

Дом был нежилой — ставни раскачивались на ветру, оконные стекла отсутствовали, а дверь, слетев с одной петли, стояла перекошенной. Разруха и запустение царили на этом руднике, густо заросшем мелкой растительностью — кустами, травой, сорняками.

Но люди этот рудник посещали, об этом можно было сказать сразу, даже не подозревая о том подземном погосте. Посреди травы шла колея, проложенная отнюдь не телегами, а автомобилями. И отпечатки рубчатых шин можно было хорошо разглядеть на высохшей грязи.

Рассматривать громоздкое подъемное сооружение, нависавшее над колодцем шахты, Попович не стал, не до того ему сейчас было. Он скинул со спины веревку, привязал к концу штык для утяжеления, затем уселся на землю, уперев ноги в столб. Предстояло самое трудное — помочь выбраться из подземной бездны Путту и Шмайсеру.

К тому, что темнил о своем прошлом первый, он всегда относился с большим сомнением — отец у него, может быть, и являлся в какой-то мере русским, но мать была чистокровной немкой, в том Попович не сомневался. Ибо два раза слышал, как бывший капитан звал во сне свою муттер. И отца звал в беспамятстве также на немецком, а такие бессвязные обмолвки о многом говорили хлебнувшему лиха казаку.