Слой Ноль - Евгений Прошкин Страница 19

– Зачем они мне?

– А я откуда знаю? – Он все же полез за будильником, но тот провалился к самому животу, и Виктору пришлось развязать пояс.

Последний месяц он ходил в толстом махровом халате, обрезанном выше колена – чтоб не мешал лазить по развалинам. Из лишнего куска получился хороший шарф, широкий и плотный. Но сегодня было тепло.

– Сука, не томи, а то передумаю, – предупредил бритый. – Я-то без бабы не останусь, а ты член курить будешь.

На «член» Виктор не обиделся, а вот «сука» его немного задела, но возражать он не посмел.

– Сейчас приведу, – буркнул он, почесав лоб. – Аванс давай.

Мужик высыпал на ладонь несколько бычков – так себе, «на пару дохлых», как в армии говорили. Мухин брал их бережно, по одной штуке, и раскладывал по карманам.

– Сука!

– А?..

Его и самого удивляло, что он отзывается на это слово, но получалось как-то автоматически, минуя сознание. Он снова поскреб лоб – неистово, ногтями.

– Пока ты телишься, у меня все желание уйдет. На тебе еще, Сука, только быстрее!

Мухин собрал окурки и помчался к берлоге. По дороге он драл жестким рукавом лоб и все никак не мог остановиться. И еще его беспокоила «сука». Она тоже как будто чесалась – ворочалась в мозгу, царапая его своей шкурой.

Богатый мужик произнес эту «суку» не как простое слово, а как слово с большой буквы, точно оно было самостоятельным. А в чем разница-то, спросил у себя Мухин. А разница в том, что просто «сукой» можно назвать любого, а «Сукой» – нет. Такая ерунда со всеми словами происходит. Взять, допустим, слово «сапер». Если оно с маленькой буквы пишется, то это дело одно, а если с большой…

При чем тут Сапер?!

Виктор споткнулся о торчащий кирпич и, взмахнув руками, с грохотом рухнул на лист рваной жести. Бритый расхохотался, будильник под халатом звякнул невпопад и сразу умолк. Мухин стиснул зубы и взял закопченный осколок стекла. Протерев одну сторону, он поднес ее к лицу. В черном зеркале отразилась клокастая борода, ввалившиеся глаза и расчесанный до крови лоб – с крупной наколкой СУКА.

Его имя. Такое уж у него здесь имя…

Еще он был Витей – но только для сестры. Все остальные обращались к Мухину согласно начертанному на челе, и даже он сам – хотя он об этом и не задумывался, – звал себя так же.

«Сукой» Виктор стал давно, еще до прихода Дури, – тоже, кстати, с большой буквы, хотя Дурь была уже потом, значительно позже.

А до нее была обыкновенная жизнь – настолько обыкновенная, что о ней и сказать-то нечего. Действительно, что мог сказать о своей жизни пятнадцатилетний Витя Мухин? Ну, что он самый лучший… Что он, безусловно, скрытый сверхчеловек или, как минимум, герой, который пока еще себя не проявил. И в то же время он самый несчастный. Или нет, лучше невезучий, «несчастный» – это слишком обреченно. А что еще?.. Ну, что учителя задолбали, это понятно. Что пиво в банках выглядит круче, но в бутылках – вкуснее. И что Верка из пятого микрорайона чего-то крутит… Точнее, это он с ней крутить пытался, а она, сука…

Так у него и появилась вторая татуировка. Первую – оскаленную волчью пасть на правом плече он сделал еще в четырнадцать. Дворовый мастер Шип, сам уже судимый, честно предупредил, что за волка, в случае чего, придется отвечать. «В случае чего» – это, ясно, на зоне. Витя немножко дрейфил, но настоял на своем. Оскал получился посредственный, волком там и не пахло – не то собака, не то вообще крокодил какой-то. И если б даже угораздило Витю сесть, то за крокодила с него вряд ли стали бы спрашивать…

Вторую наколку он делал сам – не потому, что водки для Шипа пожалел, а потому, что стеснялся с такой просьбой обращаться. И себя самого стеснялся тоже, и понимал, что мстит не Верке, а себе, и что будет раскаиваться, – понимал, а все же делал. Простой тушью и швейной иголкой. В результате левое запястье украсилось очень короткой и очень емкой фразой: «Вера – сука». В этой фразе было все, что он тогда чувствовал.

Вскоре он познакомился с Галей и как-то невзначай стал мужчиной. А после и с ней все закончилось. Друзья, смеясь, советовали рядом с «Верой» наколоть «Галю», чтоб ее это тоже касалось, а на день рождения, обормоты, подарили ему словарь женских имен.

Одумавшись, Витя взял ту же иглу, блюдечко с молоком и начал, как учили, сводить. Обратный процесс оказался сто крат болезненней. «Веру» и «тире» он все-таки ликвидировал, а «суку» решил оставить на завтра.

Назавтра рука распухла так, что страшно было смотреть, и он поперся в поликлинику. Участковая врачиха, дама пожилая и трезвая, подвига не оценила и отправила его в больницу. Витю продержали неделю, но руку вылечили. Он собирался заняться вторым словом, да все как-то откладывал. В то время в Москве уже пооткрывались частные косметические кабинеты, но там было дорого, а деньги, что Витя иногда доставал, шли на бухло и на других девушек – теперь он к ним относился уже с меньшим трепетом.

«Сука» на левом запястье так и осталась. Витя дотянул до девятнадцати лет, а в девятнадцать его загребли в армию. Явились с милицией, ночью, как к злостному «уклонисту». Сняли с очередной Веры-Гали-Марины и отвезли прямо на сборный пункт – веселого, пьяного, посылающего через решетку «Газика» воздушные поцелуи.

– Курить есть, Сука? – обратился к нему такой же призывник, еще в «гражданке».

– Ты кого Сукой?.. – мгновенно вскипел Мухин.

– Тебя. На тебе же написано.

Витя без разговоров отгрузил ему в пятак, чем окончательно испортил свое личное дело. Служить он попал на Чукотку – дальше не посылали, дальше была уже Америка. В части он от «Суки», как мог, отбрыкивался, но против дембелей не попрешь; так она к нему и прилипла.

А когда он попал в дисбат… Это уж совсем другая история, Мухин ее и вспоминать-то не хотел. Попал за то, за что другие получали отпуск… Так вот, когда он туда попал, проклял не только «суку Веру», но и всех сук Земли. Юношеские сопли в предельно жесткой среде дисбата обошлись ему слишком дорого. Если б он знал заранее, в какую помойку его везут и что там будут за люди, то выгрыз бы наколку с мясом. Но он не знал и не выгрыз, и на новое место службы прибыл с «сукой» на руке – и с индифферентной улыбочкой, хотя уже без воздушных поцелуев.

Напрасно он объяснял, откуда взялась татуировка и что она означает. Все только хмыкали и внимательно, с головы до ног, его оглядывали. А ночью, после отбоя, третий дисциплинарный взвод третьей дисциплинарной роты показал ему свое толкование этого слова.

«Сука» – это самка…

– Сука!! – гаркнул бритый. – Ты что там валяешься? Заснул, что ли?

Виктор отбросил осколок и потрогал лоб, будто проверяя буквы на ощупь.

– Да. Я… я иду, иду… – пробормотал он.

– Не иду, а бегу! Лечу!

– Да… я лечу.

Мухин встал и, придерживая за пазухой будильник, понесся вдоль бывшего жилого дома, ныне – груды обломков…