Княжеский отбор для ведьмы-дебютантки - Ольга Иконникова Страница 2

— Простите, ваше сиятельство, но Вера Александровна на этот танец не свободна. Вы можете выбрать любой другой.

Кажется, кто-то всё-таки решился меня пригласить. И едва я слышу «не свободна», как мое внутреннее достоинство выражает протест.

— Ну, почему же? — негромко, но твердо возражаю я. — Я совершенно свободна.

И касаюсь ладонью его протянутой руки. Я предпочитаю не замечать ужаса на лице Настасьи Павловны и изумления на лицах других гостей.

Мы с графом встаем в длинную колонну пар и начинаем движение. Я так боюсь сбиться с шага, что почти не смотрю на своего кавалера. И по сторонам тоже не смотрю. И только дружный вздох, пронесшийся по залу, заставляет меня поднять голову.

Все гости смотрят на стоящего неподалеку от дверей мужчину в расшитом золотом синем камзоле. Он держится так непринужденно, что трудно не понять — вот он, тот самый князь, что пренебрег мною.

Хозяин оглядывает залу. Возможно, среди стоящих у стен девушек пытается отыскать ту, с которой должен танцевать. Невольно начинаю испытывать тревогу.

К нему подлетает распорядитель бала и что-то тихо пытается объяснить. Точно, они смотрят в мою сторону. Норовисто вскидываю голову. Пусть не думает, что я из тех дурочек, что будут восторженно ловить каждый его взгляд.

В его темных глазах сверкают молнии, а на щеках играют желваки. Так, спокойно, Наташа! Не станет же он закатывать скандал на собственном балу.

Наконец, он отводит от меня взгляд и обращает его на девушку в бирюзовом платье. Потом решительно направляется в ее сторону. Девица едва не падает в обморок от счастья.

Их пара встает во главу вереницы. Танец продолжается.

Но словно мало мне было этих треволнений, как в танцевальной фигуре «звездочки» наши с князем пары оказываются рядом. Наша четверка соединяет правые руки и начинает двигаться по кругу. Я слышу напряженное дыхание каждого. Проходим один полный круг, потом — другой. Наконец, руки размыкаются, и мы вновь становимся в колонну.

Напоследок князь награждает меня еще одним суровым взглядом. Я вздрагиваю. Кажется, на отборе мне придется нелегко.

Я уже проснулась, но еще не открываю глаза. После операции мне велено больше спать, и даже если я просыпаюсь рано, я не спешу вставать или разговаривать.

У меня отдельная палата — почти роскошная, с телевизором, холодильником и даже с диваном. Диван — для гостей, по ночам на нем спит мама.

Сейчас я слышу ее голос за дверями. Там и папа, и мой лечащий врач и подруга родителей Светлана Аркадьевна Васильева. Папа тоже работает в этой больнице. Он — один из лучших мануальных терапевтов города. А еще он — отличный диагност. И травник. Да-да, именно травник, хотя считается, что это понятие несовместимо с официальной медициной.

Дома мы зовем его «знахарь» — умение лечить передалось ему по наследству, от моего дедушки. И думаю, даже если бы он не поступил в свое время в медицинский университет, он всё равно бы лечил — только, возможно, другими средствами. Этот дар передается из поколения в поколение. Надеюсь, он когда-нибудь проявится и у меня. Хотя пока не проявился.

Но об этом за пределами дома мы стараемся не говорить.

Дверь приоткрыта, и хотя они разговаривают в коридоре, я слышу каждое слово. Вот только слова по большей части непонятны — куча медицинских терминов, которые я пропускаю мимо ушей. Когда переходят к диете, воспринимать информацию становится чуть проще. Бульоны, каши. Терпеть не могу каши на воде. Но ничего не поделаешь — диеты редко бывают вкусными.

— Да, между прочим, — голос Светланы Аркадьевны чуть понижается, но я всё равно его слышу, — вы могли бы сами мне сказать, что Наташа вам не родная. Я понимаю — такое хочется сохранить в тайне, но мне-то вы могли довериться. Во время операции это могло оказаться важным.

Я мигом избавляюсь от остатков сна. Приподнимаюсь. Натягиваю халат, с трудом попадая в рукава.

Я — не родная? Слёзы наворачиваются на глаза. А где-то глубоко внутри одновременно вскипают страх и ярость. Да как они могли такое от меня скрывать? Восемнадцать лет вранья. Зачем?

И робкая надежда, что слова Васильевой — не правда.

Я встаю, пересекаю комнату, распахиваю дверь. Да как они после этого смогут посмотреть мне в глаза? Как оправдаются?

Но оправдываться никто не собирается. Родители даже не отводят взгляды. Они смотрят прямо на меня. Но в глазах их я не вижу ни раскаяния, ни ласки. Они оба смотрят на меня с ужасом! С ужасом, который я могу объяснить только одним — для них слова Светланы Аркадьевны стали таким же шоком, как и для меня. Они тоже не знали, что я — не родная!

Им меня подбросили! Я — кукушонок!

Я уже дома. Вернее, в той квартире, которую за восемнадцать лет привыкла считать своим домом. Из больницы меня выписали в ускоренном порядке — я всё время плакала и истерила. Васильева посчитала, что дома я быстрее успокоюсь.

Но она ошиблась. Здесь каждая вещь напоминает о детстве, которое на самом деле должно было бы быть не моим. Вот плюшевый мишка, которого мама подарила мне на первый — пятилетний — юбилей. А должна была бы подарить не мне, а совсем другой девочке. А вот модель парусника, которую мы с отцом склеили, когда я пошла в первый класс. Стал бы он что-то клеить со мной, если бы знал, что я — чужая?

— Ты не могла ошибиться? — мама цепляется за соломинку.

— Да какая ошибка? — вздыхает Светлана Аркадьевна. — Судя по группе крови, она никак не может быть вашей дочерью. Ты извини, Лариса, я не знаю, что сказать — первый раз сталкиваюсь с такой ситуацией.

— Но можно, наверно, сделать еще тест ДНК?

— Можно, — соглашается Васильева. — Только вряд ли это что-то изменит. Хотя вам все равно придется его сделать, когда вы будете искать свою дочь.

Меня коробит от этих слов — «их дочь». А я — не их! Конечно, вряд ли они разлюбят меня в один день, но так, как раньше, уже не будет!

— Тихо! — шипит мама. — Наташенька только-только уснула.

Не удивительно, что я совсем на нее не похожа. Она — миниатюрная блондинка с голубыми глазами. Я — зеленоглазая шатенка на целую голову выше нее.

Я реву, укрывшись одеялом. Как так могло получиться? Ошибка врачей в роддоме или чей-то умысел? И где мои настоящие родители?

Вопросов много, и я прокручиваю их в голове вместо слоников или овечек и засыпаю.

— Наташка, хватит дрыхнуть! — уже утро, и мама распахивает шторы и улыбается. Она старается показать, что в наших отношениях ничего не изменилось, хотя и я, и она знаем, что это не так. — Опоздаешь на лекции!

Я послушно встаю, завтракаю. Вернее, пытаюсь завтракать, но еда не лезет в горло. Я вообще, когда нервничаю, есть не могу.

Мама уже не улыбается.