Повелитель Самарканда - Роберт Говард Страница 2

Наконец спутники добрались до более нового и респектабельного квартала, где нависающие балконы под решетчатыми окнами, выложенными кедром и перламутром, почти касались друг друга над узкой улицей.

— Все лавки темны, — проворчал мавр. — Несколько дней назад в городе было светло как днем, от заката до рассвета.

— Это одна из прихотей Аль Хакима, — сказал турок. — Теперь у него новая прихоть, и ни один огонь не горит на улицах Аль-Медины. И лишь одному Аллаху известно, что взбредет ему в голову завтра.

— Это никому не ведомо, кроме Аллаха, — благочестиво согласился мавр и нахмурился. Турок потянул себя за тонкие свисающие усы, словно пряча улыбку.

Они остановились перед окованной железом дверью в тяжелой каменной арке, и турок осторожно постучал. Изнутри послышался голос, и турок ответил на гортанном туранском диалекте, которого Юсуф ибн- Сулейман не понимал. Дверь открылась, и Аль Афдал скрылся в кромешной темноте, таща за собой мавра. Они услышали, как дверь за ними закрылась, затем тяжелый кожаный занавес откинулся, открыв освещенный коридор и покрытого шрамами старика, могучие усы которого выдавали в нем турка.

— Старый мамелюк занялся виноторговлей, — сказал Аль Афдал мавру. — Проведи нас в комнату, где мы могли бы остаться одни, Ахмед.

— Все комнаты пусты, — проворчал старый Ахмед, хромая впереди них. — Я разорен. С тех пор как калиф запретил вино, люди боятся прикоснуться к бокалу. Да снизошлет Аллах на него подагру!

Проведя их в небольшую комнату, он разостлал на полу циновки, поставил перед ними большое блюдо с фисташками, изюмом и лимонами, налил вина из тяжелого меха и удалился, что-то бормоча под нос.

— Египет переживает тяжкие времена, — лениво протянул турок, сделав большой глоток ширазского вина. Он был высокого роста, худой, но крепко сложенный, с проницательными черными глазами, которые, казалось, постоянно пребывали в движении. Халат его был одноцветным, но из дорогой материи, остроконечный шлем оправлен в серебро, и на рукояти сабли сверкали драгоценные камни.

Юсуф ибн-Сулейман обладал подобной же ястребиной внешностью, характерной для всех, чьим делом стала война. Мавр был столь же высок, как и турок, но более мускулист и широкогруд. Он обладал телосложением горца; сила в нем сочеталась с выносливостью. Гладко выбритое лицо под белой кафией было светлее, чем у турка, смуглое скорее от солнца, нежели от природы. Серые глаза, холодные, как закаленная сталь, казалось, в любой момент могли вспыхнуть огнем.

Он отхлебнул вина и с удовольствием причмокнул. Турок улыбнулся и снова наполнил бокалы.

— Как дела правоверных в Испании, брат?

— Не слишком хорошо, с тех пор как умер визирь Мозаффар ибн-Аль Мансур, — ответил мавр. — Калиф Хишам слаб. Он не в силах сдержать своих приближенных, каждый из которых хочет основать свое независимое государство. Страна стонет от гражданской войны, и с каждым годом христианские королевства становятся все сильнее. Сильная рука могла бы спасти Андалузию, но во всей Испании не найдется подобной сильной руки.

— Она могла бы найтись в Египте, — заметил турок. — Здесь много могущественных эмиров, которые любят смелых. В рядах мамелюков всегда найдется место для такой сабли, как твоя.

— Я не турок и не раб, — проворчал Юсуф.

— Конечно. — Голос Аль Афдала звучал тихо, легкая улыбка коснулась тонких губ. — Не бойся: я у тебя в долгу, и я умею хранить тайну.

— О чем ты? — Мавр резко поднял ястребиную голову. Серые глаза вспыхнули, жилистая рука потянулась к оружию.

— Я слышал, как ты кричал в пылу битвы, когда убивал черного воина, — сказал Аль Афдал. — Ты орал: «Сантьяго!» Так кричат в бою кафиры Испании. Ты не мавр — ты христианин!

Юсуф в одно мгновение вскочил на ноги, выхватывая саблю. Однако Аль Афдал даже не пошевелился.

— Не бойся, — повторил он и спокойно откинулся на подушки, потягивая вино. — Я уже сказал, что умею хранить тайну. Я обязан тебе жизнью. Человек, подобный тебе, никогда не стал бы шпионом: ты слишком легко поддаешься гневу, и ярость твоя неприкрыта. Есть лишь одна причина, по которой ты мог оказаться среди мусульман — чтобы отомстить личному врагу.

Мгновение христианин стоял неподвижно, расставив ноги, словно для нападения; рукав его халата сдвинулся, обнажив могучие мускулы на смуглой руке. Он сердито хмурился и теперь намного меньше походил на мусульманина. Несколько секунд стояла напряженная тишина, затем, пожав широкими плечами, фальшивый мавр снова сел, однако, положив саблю на колени.

— Очень хорошо, — бесстрастно произнес он, отрывая большую гроздь винограда и запихивая ягоды в рот. Продолжая жевать, он сообщил: — Я Диего де Гусман, из Кастилии. Ищу в Египте своего врага.

— Кого? — с интересом спросил Аль Афдал.

— Бербера по имени Захир эль-Гази, да обгложут собаки его кости!

Турок вздрогнул.

— Клянусь Аллахом, ты замахнулся на серьезную мишень! Ты знаешь, что этот человек теперь эмир Египта и генерал всех берберских войск калифов Фатимидов?

— Клянусь Святым Петром, — ответил испанец, — это столь же неважно, как если бы он был подметальщиком улиц.

— Твоя кровная месть далеко тебя завела, — заметил Аль Афдал.

— Берберы из Малаги подняли мятеж против арабского губернатора, — внезапно сказал де Гусман. — Они обратились за помощью к Кастилии. Пятьсот рыцарей отправились им на выручку. Прежде чем мы смогли добраться до Малаги, этот проклятый Захир эль-Гази предал своих товарищей, отдав их в руки калифа. Затем он предал нас. Ничего не зная о случившемся, мы попали в ловушку, устроенную маврами. Лишь я один уцелел в этой резне. Три моих брата и дядя пали в тот день рядом со мной. Меня бросили в мавританскую тюрьму, и прошел год, прежде чем мои люди собрали достаточно золота для выкупа.

Снова оказавшись на свободе, я узнал, что Захир бежал из Испании в страхе перед собственным народом. Однако Кастилия нуждалась в моем мече. Прошел еще год, прежде чем я смог ступить на тропу мщения. Целый годя искал его в мусульманских странах, переодевшись мавром, язык и обычаи которых узнал за многие годы войны с ними и за время пребывания в их плену. Лишь недавно мне стало известно, что человек, которого я ищу, находится в Египте.

Аль Афдал ответил не сразу, разглядывая суровые черты собеседника и видя в них неукротимую природу диких нагорий, где горстка воинов-христиан три столетия бросала вызов мечам ислама.

— Как давно ты в Аль-Медине? — внезапно спросил он.

— Всего несколько дней, — буркнул де Гусман. — Но достаточно, чтобы понять, что калиф свихнулся.

— Ты должен понять еще кое-что, — ответил Аль Афдал. — Аль Хаким и в самом деле сумасшедший. Я говорю чужеземцу то, что не осмелился бы сказать мусульманину — однако все это и так знают. Народ, который принадлежит к суннитам, стонет под его пятой. Три армии поддерживают его власть. Во-первых, берберы из Каируана, где впервые пустила корни шиитская династия Фатамидов, во-вторых, черные суданцы, которые под предводительством эмира Османа с каждым годом приобретают все большую власть; и в-третьих, мамелюки, или бахариты, Белые Рабы Реки — турки и сунниты, к которым принадлежу и я. Их эмир — Эс-Салих Мухаммад, и все трое: он, эль-Гази и черный Осман — в достаточной степени одержимы ненавистью и завистью друг к другу, чтобы развязать десяток войн.