Еретик - Константин Калбазов Страница 2

Только с рассветом они отдалились настолько, что смогли почувствовать себя в безопасности. Если бы была погоня, то уже настигла бы. А если отправятся с утра – поди найди их. За это время они успели пройти три перекрестка, да в одном месте сошли с дороги и, проехав по целине с десяток верст, вышли на совсем другую дорогу.

А паренек-то в здешних местах ориентируется дай бог каждому. Откуда?

Подъехав к опушке леса и слегка углубившись в него, парень остановил лошадь и принялся ее распрягать. Умаялась бедолага, как бы не запалить, это ж сколько она сегодня отмахала – в пару дневных переходов купеческого каравана уложится.

Закончив распрягать, парень стреножил ее и пустил пастись. Сам же быстро наломал хвороста и развел костерок. Потом достал из телеги объемистый мешок и котелок, начал доставать из него свои пожитки. Мешочек с крупой, вяленое мясо, завернутое в чистую холстину, совсем уж маленький мешочек с солью. После чего поднял глаза на бабку:

– Бабушка Ария, вы тут хозяйничайте пока, а я до ручья прогуляюсь, воды наберу – он тут недалеко.

Бабка все это время молча наблюдала за парнем, так и не сделав попытки вылезти из телеги. Тело все затекло, а еще боялась разбудить умаявшуюся внучку. Да и парень ей был непонятен. Где это видано, чтобы вот так, ни с того ни с сего, абы кому помогали, да еще когда этого абы кого обвиняли в колдовстве?

Но парня, казалось, не заботили думы, он просто пошел прочь искать тот самый ручей. Или не искать? Уж больно уверенно он идет.

…Когда голод был утолен, а наевшаяся до отвала внучка вновь пристроилась на коленях бабушки, Ария все же не стерпела и заговорила:

– Не признаю я тебя. А стало быть, и обязанным мне ты быть не можешь. Пошто в это дело-то ввязался?

– Так уж и не обязан?

– И места эти знаешь как свои пять пальцев, – продолжала она свои размышления, – а я ведь в округе всех знаю – почитай, все ко мне обращались. Ну и чем ты мне обязан, милок?

– Так тем, что жив и дышу, тем и обязан.

– Я всех помню, кого пользовала, даже тех, кого единожды видела, – твердо возразила бабка, – а вот тебя и не помню.

– А и неудивительно. Помнишь Джона Крысолова?

– Как не помнить. Душегуб был редкий. Сколько годов от стражи бегал, сколько народу извел, изверг.

– Изверг. То верно. А только когда горе у него приключилось, то не оставила ты его и помогла.

– Не помогала я ему, хвала Создателю. Вот бабе его, было дело, помогла. Она тогда от бремени разрешиться не могла – дите неправильно лежало, так и померла бы. Погоди, погоди…

– Ага, бабушка. Теперь признала? Я это, я. Ты тогда не побоялась помочь разбойнику лихому, хотя лихим он еще не был, и мамку мою сберегла, и мне помереть не дала. Так я долги всегда возвращаю – и добрые и недобрые, всем сполна воздаю.

– Знать, с отцом лихим делом промышлял, коли места эти так хорошо знаешь?

– Ходил с шайкой, не без того, только какой из меня лихой-то? Мальцом десяти годов был, когда отца моего со старухой обвенчали. А мамка померла раньше: с обрыва однажды сорвалась да шею сломала. Когда отца осудили, остался я на улице. Подобрал меня один умелец, Стилетом прозывался. Знатный был убийца. Не слыхала?

– Нет.

– Ну, оно и понятно: он по городам хаживал.

– И что же, он тебя своему ремеслу обучил?

– Было дело.

– И людишек ты со свету сживал?

– И до этого едва не дошло, да бог миловал, – вздохнув, проговорил парень. – Жизнь-то – она переменчивая. Сложилось так, что оказался он по другую сторону.

– Это что же, в стражники пошел?

– Не. В стражники он не пошел. Стал он дознавателем инквизиции.

– А ты?

– А я так с ним и остался, чином, конечно, помладше. В помощниках я.

При этих словах брезгливое выражение, укоренившееся было на ее лице, сошло на нет, и теперь на парня взирали наполненные страхом глаза.

– Э-э, бабушка Ария. Ты это брось. Что же, по-твоему, как инквизитор, так сразу и на костер? То, что ты колдунья, никак не доказано, и в пособничестве нечестивцам ты не уличена, а то, что староста с молчаливого одобрения падре там на тебя возвел, ни о чем не говорит. Горе у человека, вот он и распалился.

– Значит, добром решил отплатить?

– И да, и нет.

– Как это?

– А вот так. Отплатить-то за добро – это стояще, но вот только есть еще и закон Божий. Если бы было проведено дознание и вина твоя была бы доказана, то это одно, а вот так, без суда – совсем другое. А какое дознание там можно было провести? Все кипят как вода в котле, никто рассудка слушать не хочет, падре в сторонку отошел. Да объявись я там хоть трижды инквизитором, слушать меня никто не стал бы. Оно, конечно, если бы я тебя колдуньей нарек – тогда да. А как захотел бы дознание провести, то меня самого, чего доброго, на костер вместе с тобой определили бы.

– Значит, ты за справедливость?

– За справедливость. В том клятву Господу нашему давал, за то и на смерть пойду.

– Странный ты.

– Ага. Сын душегуба. Сам душегуб. А стою за правду. Да только мне повстречался человек, который мне глаза сумел раскрыть и путь истинный указать.

– И кто же?

– Падре Патрик, он потом еще и епископом Йоркским был.

– Это тот, которого в еретичестве обвинили, а потом на Божьем суде оправдали?

– Он, бабушка. Ты не представляешь, какой это человек. И ведь сам Господь за него. Я тогда на площади был и все видел. Шел себе человек прохожий, взял да откликнулся на зов падре, никто ничего еще и понять не сумел, а поединщик, что инквизицией выставлен был, уже лежит мертвый, в честном бою убитый.

– И как же у тебя рука поднялась на столь тобой любимого человека донос написать?

– А ты откуда…

– Поживи с мое – еще не то узнаешь. Так что? Так было?

– Не у меня, – потупившись, пробормотал инквизитор, – у брата Адама.

– Это Стилет который?

Парень только кивнул.

– А ты что же, в сторонке решил отсидеться?

– С ним я был. Да только падре такие вещи говорил, что впоперек учению Церкви выходило.

– Знать, понял ты, что ошибался?

– Понял.

– А Стилет твой?

– Брат Адам он, не Стилет больше. И он понял. – Молодой инквизитор еще некоторое время растерянно смотрел на рдеющие угли костра, которые уже начали подергиваться серой дымкой золы, но потом взбодрился и обернулся к бабке: – То дела прошлые. Ты лучше скажи, что там у тебя на самом-то деле приключилось.

– А тебе не рассказали разве?