Заколдованная Элла - Гейл Карсон Ливайн Страница 2

— Ладно, только я приказываю тебе проиграть!

— Тогда я не хочу наперегонки.

— Я приказываю тебе бежать со мной наперегонки и проиграть!

Мы побежали. Я проиграла.

Мы собирали ягоды. Мне пришлось отдавать самые спелые и сладкие Памеле. Мы играли в красавицу и чудовище. Я была чудовищем.

Не прошло и часа после моего признания, как я стукнула Памелу. Она расплакалась, из носа у нее пошла кровь.

В тот день нашей дружбе пришел конец. А мама нашла для матери Памелы другое место — подальше от нашего города под названием Фрелл.

Мама наказала меня за рукоприкладство, а потом отдала один из своих редких приказов: никогда никому не говорить о проклятии. Правда, я бы все равно не стала. Уже поняла, что надо быть осторожной.

* * *

Когда мне было почти пятнадцать, мы с мамой простудились. Мэнди кормила нас лечебным супом — морковка, порей, сельдерей и волоски из хвоста единорога. Очень вкусно, только неприятно смотреть, как плавают среди овощей длинные желтовато-белые волоски.

Поскольку отец снова уехал, мы с мамой ели суп у нее в постели. Если бы отец был дома, я бы вообще не заглядывала к маме в комнату. Отец не любил, когда я попадалась ему на глаза, — он говорил, что я вечно кручусь под ногами.

Я глотала суп вместе с волосками — ведь Мэнди так велела, — хоть я и корчила брезгливые гримасы и в тарелку, и в спину удалившейся Мэнди.

— Подожду, пока остынет, — сказала мама. А когда Мэнди ушла, вытащила волоски, съела суп и положила их обратно в пустую тарелку.

На следующее утро я узнала, что маме стало хуже — она даже не может ни есть, ни пить. Она жаловалась, что в горле у нее словно ножи, а в голове — стенобитный таран. Я прикладывала ей на лоб полотенца, смоченные в холодной воде, и рассказывала всякие истории. Это были старые, давно знакомые волшебные сказки, но я там кое-что меняла, и иногда мама даже смеялась. Только смех всегда переходил в кашель.

Когда Мэнди велела мне идти спать, мама поцеловала меня в лоб:

— Спокойной ночи. Я тебя люблю, радость моя.

Это было последнее, что она мне сказала. Уходя, я слышала, как она говорит Мэнди:

— Мне скоро станет лучше. Не надо посылать за сэром Питером.

Сэр Питер — это мой отец.

Наутро мама проснулась, но в себя так и не пришла. Глаза у нее были открыты, и она болтала с невидимыми придворными и теребила серебряное ожерелье. Ни мне, ни Мэнди она ничего не говорила, хотя мы сидели рядом.

Лакей Натан привел врача, и тот тут же прогнал меня от мамы.

В коридоре было пусто. Я прошла по нему и спустилась по винтовой лестнице, припоминая, сколько раз мы с мамой съезжали по перилам.

Конечно, при посторонних мы себе такого не позволяли. «Надо держаться с достоинством», — шептала мне мама и спускалась по лестнице, держась особенно величаво. А я шла следом, стараясь ей подражать и борясь с природной неуклюжестью, и радовалась, что играю в ее игру.

Но когда мы были одни, то предпочитали с визгом и хохотом съезжать по перилам. А потом снова бежать наверх и снова съезжать — и два, и три, и четыре раза.

Спустившись до самого низа, я открыла тяжелую парадную дверь и выскользнула на яркий солнечный свет.

Идти к старому замку было далеко, но я хотела загадать желание, а делать это надо было именно там: желания, загаданные в старом замке, чаще всего сбывались.

Замок забросили, когда король Джеррольд был еще маленький, хотя туда иногда приезжали по особым случаям — на закрытые балы, свадьбы и так далее. Но Берта все равно твердила, что там водятся привидения, а Натан — что там полно мышей. Сад вокруг замка совсем зарос, и все же волшебные деревья-канделябры, по словам Берты, сохранили свое могущество.

Вот я и двинулась прямо в рощу из деревьев-канделябров. Это были небольшие деревца, которые специально подстригали и перевязывали проволокой, чтобы они росли в форме подсвечников.

Когда загадываешь желание, надо предлагать что-то взамен. Я закрыла глаза и задумалась.

— Если маме скоро станет лучше, я буду хорошей, а не просто послушной. Я изо всех сил постараюсь не быть такой неуклюжей и пореже дразнить Мэнди.

Я не попросила, чтобы мама осталась жива, ведь мне и в голову не приходило, что она может умереть.

— …Оставив безутешного мужа и дочь… Наш долг — поддержать их, — закончил верховный советник Томас свою нудную речь, которая затянулась на битый час. Иногда в речи упоминалась и мама. По крайней мере, часто звучали слова «леди Элеонора», однако ее описание — «заботливая мать, преданная супруга, верная гражданка своей страны» — скорее подошло бы самому верховному советнику, а не маме, с поправкой на мужской род, конечно. Говорилось в речи и о смерти, но куда больше — о службе на благо Киррии и ее правителей, короля Джеррольда, принца Чарманта и всей королевской семьи.

Отец взял меня за руку. Ладонь у него была влажная и горячая, словно болото с гидрой. Я очень жалела, что мне не позволили стоять рядом с Мэнди и остальными слугами.

Я высвободилась и отодвинулась на шаг. Отец подошел ближе и снова взял меня за руку.

Мамин гроб был из полированного красного дерева с резными узорами, изображавшими фей и эльфов. Вот только феи не могли выпорхнуть из деревянных завитушек и оживить маму своими чарами. А еще — вот бы кто-нибудь из них отправил отца куда подальше. А может быть, все это было по силам моей фее-крестной — если бы я знала, где ее искать!

Когда верховный советник наконец замолчал, я должна была закрыть гроб, чтобы маму опустили в могилу, — мне это поручили. Отец положил руки мне на плечи и вытолкнул меня вперед.

Губы у мамы были сурово сжаты — при жизни она так никогда не делала. И лицо стало пустое, и это было ужасно. Но еще хуже было слышать, как скрипнула крышка гроба, когда я ее опустила, и как она сухо защелкнулась. И думать о том, что маму убрали в ящик, словно ненужный хлам.

Весь день я сдерживала слезы, а теперь они прорвались наружу. При всей королевской свите я ревела, будто младенец, и не могла остановиться.

Отец прижал меня к груди. Наверное, со стороны казалось, будто он меня утешает, но на самом деле он просто хотел заглушить неприличный вой, а вой не заглушался. Тогда отец выпустил меня. И приказал резким шепотом:

— Вон отсюда. Вернешься, когда сможешь держать себя в руках.

Впервые в жизни я была рада послушаться. И бросилась бежать. Наступила на подол тяжелого черного платья и упала. Никто не успел броситься мне на помощь, я вскочила и снова кинулась бежать — ладонь и коленка горели огнем.

Самым большим деревом на кладбище была плакучая ива — дерево скорби. Я продралась сквозь завесу ветвей и бросилась на землю, судорожно всхлипывая.