Князь Диодор - Николай Басов Страница 2

– И зачем же князь Ружеский едет по дороге, которая зимой и проезжей не слывет?

Вперед выехал восточник с узкими глазами, тощенькой бородкой и темным, непривычным на таком морозе лицом. В руке у него была всего лишь длинная нагайка, но князь понял, что она может быть не менее страшным и быстрым оружием, чем его четырехстволка.

– Кому я должен ответить?

– Стрелецкий сотник Дерпен ог-Фасм дин Каз дин ал Линс, к твоим услугам, князь.

Диодор спрятал пистолет, так и не взведя курков. Нарочито неторопливо отстегнул крышку одной из сумок, висящих перед седлом, порылся в ней, выволок сложенную вчетверо подорожную. По вечеру прочитать ее было мудрено, но если восточник и не умел читать, уж печати-то он разбирать должен был. Впрочем, князь и в этом сомневался, слишком нагло вели себя стражники, могли на своеобычный грабеж решиться, не вникая в грамоты.

Восточник, тем не менее, читать умел. Быстро пробежал подорожную рысьими глазами, еще разок рассмотрел печати, вернул уже с легким поклоном.

– Следуй по своим делам далее, князь. – Он помолчал, развернул коня, посмотрел на подчиненных… А может, и не подчиненные они ему были. Он мог просто угодить в этот архаровский дозор по приказу, или отслуживая какую-нибудь мелкую провинность – уж очень он рознился от всех долгополых, плохо обученных, пожалуй что и глупых, неучтивых и пьяненьких.

– Все же, я хотел бы знать имя вот того, кто потянулся за саблей.

– Стоит ли, князь? Он поторопился, ввиду трудности службы… – начал было восточник, но Диодор оборвал его.

– Дорога не легче вашей службы, сотник Дерпен. Я не прошу, а требую, чтобы было названо имя этого человека.

Длиннополый нахал уже и не рад был, что потянулся к сабле. Сейчас-то он держал руку подальше от рукояти, даже приподнял ее немного, чтобы князь чего не подумал. И скосил глаза вбок, будто никогда и не видел этих двоих, на трех лошадях, выехавших нежданно на его беду из лесу.

– Если не передумаешь дурь его раздувать, разыщешь меня в Миркве, там и поговорим, – чуть усмехнулся Дерпен и оборотился к архаровцам. – Поехали, что ли…

Те резво развернулись, словно только слова и ждали. Ну что же, решил князь, по-своему сотник прав – выдавать своих, какими бы они ни были, пусть и откровенно малопригодными к государевой службе, не с руки. За таким командиром подчиненные не пойдут, и авторитет его будет ниже травы. Может, князь Диодор и сам бы поступил так на месте Дерпена, вот только… У него не могло быть в сотне ни одного из таких обормотов и дураков.

– Еще вопрос, – крикнул им уже вслед, – до столицы далеко ли?

– По этой дороге, князь, версты четыре осталось, – приостановился Дерпен и вдруг улыбнулся, показав крупные, красивые зубы. – Как раз к вечере успеешь.

И стало понятно, почему восточник Дерпен служил тут, а не где-нибудь еще. Он был крещен Патриаршей церковью, единоверец и князю, и Стырю, и даже… Если так можно было признать, всем этим людям, которые служили под его началом.

Князь кивнул, и они со Стырем поехали дальше. После этой дурацкой стычки ехать почему-то стало легче, уже не так томила дорога, и не холодно казалось. К тому же, архаровец не соврал, версты через две показались первые хаты, потом пошли дворы позажиточнее, а потом, князь и присмотреться не успел, как наступил город.

Мирква, третий мир, после которого четвертому не бывать, столица огромной Империи. Шумный даже на расстоянии, еще при подъезде, не очень чистый, с улицами, заваленными снегом поверх деревянных мостовых, с пятнами конского навоза под копытами, с колоколенками, видными издалека, словно бы светящийся куполами даже в наступивших сумерках, с непонятным запахом, ощутимым после легкого, лесного воздуха, который путники вдыхали до сих пор. Когда же они выехали на странную на таком тракте возвышенность, мигом стало видно все – Заречье, построенное напротив треугольного и древнего краснокирпичного кремля, и не вместившееся в него, широко расплескавшееся дворами и улицами полукружие Белого города, обернутое белой же стеной и упертое в реку, и даже еще дальше, уже более чистое и широкое застенье, с садами и привольными службами на подворьях.

Князь придержал Самвела, который играл, перебирая ногами, требуя, чтобы его поскорее определили в теплое стойло, чтобы обтерли, напоили и насыпали вкусного овса. Но князь все любовался, даже Стырь на него глянул пристально, не понимая, отчего они остановились.

А князь попросту думал, как ему теперь ехать. Можно было и через город, по этим нешироким улицам, мимо церквушек, в которые входили горожане на вечерю, через весь этот гомон и многолюдство, а можно и в обход, мимо белых стен, мимо сторожевых монастырей, по тихим, извилистым дорожкам, где не везде и ходят зимою. В таком снегу, да еще вечером, можно было завязнуть, поэтому князь решил ехать через город.

И как ни мягко вывалилась на них Мирква, все же князь испытал некоторое внутреннее неустройство от всего, что предстало перед ними. Сначала стало больше дворов, обнесенных глухими заборами, потом – всего разом. Людей и повозок, которые направлялись на свой постой после торгового дня, хмельных купцов и каких-то разряженных девок, тоже не всегда трезвых, стрельцов, которые ходили по двое-трое, скоморохов, намазанных красной свеклой и черной сурьмой, плохо одетой, пронырливой черни, нищих перед храмами, юродивых, торговцев разным разносным товаром от сластей и пирожков с рыбой до листков с карикатурами и новостями, возков разных, которые тоже съезжались к церквям, что побогаче, покрасивее видом, молоденьких студиозусов с книжками в руках, среди которых были и восточники в зимних халатах, и степняки с прочими окраинцами, уже с запада, в свитках да высоких, непривычных шапках, немало вооруженной челяди в цветных кафтанах каких-то княжеских дворов, сам Диодор и определить не мог каких именно по долгому своему отсутствию… Все это кипело, бурлило даже, наполняя воздух шумом, нескончаемым гамом то ли голосов человеческих, то ли общим басовитым звуком города, как и все остальное, малознакомым, словно и не бывал князь тут прежде, словно не живал на Миркве сызмальства.

Стырь смотрел, смотрел на все, да и начал:

– Князюшка, надоть бы не через город ехать. Тут же яблоку негде упасть, тут же конь копыто не опустит, чтобы не ступить во что-нибудь… непотребное.

– Молчи, – попросил его князь.

– А ты заметил, какие сабельки эти свитские теперь носят, ровно и не сабля, а так… Шпажонка, которой только капусту шинковать, и то, думаю, на первом кочне согнется.

– Они же не для боя их носят, а для формы.

– И я о том же, князь мой, все тут какое-то… не для жизни и не для пользы. – Стырь вздыхал, почти как его Огл, протяжно и с паром от вечернего морозца. – Ох, и за все это мы там, в горах воевали, жизней не щадили ни своих, ни чужих… Знать бы ране.

– Знаешь теперь, – отозвался князь. – И что же, в бой не пойдешь? Подашься в ватажку лихую?

– Нет, – грустно, словно и впрямь сожалея, ответил Стырь. – Мне несподручно, я к другому привык. Не переделаться уже.