Проект "Сфинкс" - Андрей Ивасенко Страница 2

Солдат остановился, поежился, приподнял меховой воротник куртки и посмотрел на саркофаг.

Сквозь бронестекла, покрытые наледью, едва просматривались неясные, расплывчатые очертания, в которых с трудом угадывалось какое-то растекшееся зеленое существо, схожее с кляксой.

— Ты давно уже сдохло, мать твою, — зло процедил сквозь зубы Вайгель, делая ударение на каждом слове. «А твой дружок Гюнтер не получит мою гармонику, пусть даже не надеется», — мысленно завершил фразу солдат, и по его лицу расползлась злорадная ухмылка.

Ганс попытался направить течение мыслей на что-нибудь более приятное, взять себя в руки. Рассудок и здравый смысл подсказывали ему, что никаких говорящих монстров не должно существовать, но леденящая уверенность приближающейся опасности почему-то не оставляла, перерастая из смутного беспокойства в бесформенный страх.

Вайгель достал из кармана часы «Минерва», открыл на «луковице» крышку и посмотрел на циферблат: до окончания оговоренного при заключении пари времени оставалось пятнадцать минут.

«Скоро очередная смена караула, осталось чуть больше часа. Нужно вовремя успеть покинуть бункер, чтобы этого не заметил офицер. Потом — теплая казарма и бутылка душистого рома. Зуфферт проиграл. Определенно проиграл», — подогрел себя радужной мыслью Ганс, но облегчения не почувствовал. Тряхнул головой, спрятал часы в карман и принял решение: «Зачем откладывать то, что давно ищет выход и становится вопросом самоуважения? Стоит ли бояться этого замороженного дерьма? Надо сделать всего лишь один шаг — раз и навсегда разрушить притаившуюся в подсознании боязнь!»

Он решительно подошел к саркофагу, протер рукавицей обледенелую поверхность стекла. Прильнул к нему лицом и тут же резко отшатнулся. Изо рта Ганса вырвался низкий захлебывающий звук. Шершавый язык страха облизал его внутренности.

На него смотрели два выпуклых желтых глаза с продолговатыми черными зрачками и зияющая бездна хищного оскала — пасть, покрытая рядами острых клыков, готовая разорвать и поглотить любого, кто окажется на пути.

— Что за… — голос солдата заметно дрогнул, лицо сковала маска отвращения и ужаса, будто оживший мертвец схватил его за голову обеими руками. — Ну и уродина…

Отблески разума в глазах существа имели мало общего с его явно звериной природой. Ганс мог поклясться на чем угодно — в этих глазах что-то жило, что-то таилось.

Сердце Ганса несколько раз скакнуло, как необъезженный жеребец, едва не вырвавшись из грудной клетки. Спина и руки покрылись гусиными пупырышками, а кожа на затылке натянулась, как на барабане.

Чертыхнувшись, Ганс резко отвернулся. И тут сердце так сильно сжалось, что он даже испугался — как бы не умереть. Закрыв глаза и тяжело дыша, он немного постоял, пытаясь изгнать из себя накативший страх.

Солдат тряхнул головой. Открыв глаза, он с удивлением осознал: панический страх немного отступил. И почувствовал неожиданный прилив сил и странную безмятежность. Как будто мантия ледяного спокойствия окутала его.

Ганс обернулся и протянул непослушную руку к саркофагу — к страшным выпученным глазам, к страшным клыкам. Коснулся ледяной поверхности стекла, почувствовав костяшками пальцев исходящий от него холод даже через кожу и мех рукавицы. И стукнул.

Сначала один раз.

Осторожно. Негромко.

Затем постучал сильнее, будто отбивал какой-то условный сигнал.

Мгновение — и глаза существа ожили: узкие зрачки неожиданно начали расширяться, словно попав в темноту, и в их зеркально-черной бездне вспыхнул огонь лютой ненависти.

Вайгель не успел отвести взгляд в сторону.

Слишком поздно.

Мир превратился в расплывчатую, туманную карусель: перед его глазами все поплыло, завертелось, закружилось. Потерялось чувство ориентации, словно он попал в какой-то водоворот необъяснимого хаоса, из которого нет выхода. Потом голову пронзила адская боль, сковавшая тело дрожащей судорогой. Казалось, в мозги насыпали дюжину острых гвоздей и хорошенько встряхнули — фееричный коктейль нечеловеческих страданий. В желудке появилась тяжесть, и кишки скрутило тугим узлом. Скорчившись, солдат упал на колени и выронил маузеровский карабин. Его тут же стошнило на пол.

Проблевавшись, Вайгель с трудом поднялся на ноги, снял перчатки, и, словно в замедленном сне, неуверенно поднес руки к лицу, не понимая, что с ним происходит. Даже не заметил, как обмочился.

Им овладело ощущение какой-то нереальности происходящего, всей этой липкой необъяснимой жути, в существование которой сознание отказывалось верить. Время словно замерло и остановилось. Как будто реалии двух разделенных миров, наделенные безграничной силой, сошлись вместе, коснулись его и открыли перед ним неизвестный проход.

Ганс поднял оружие и, пошатываясь, попятился к выходу, пытаясь на ходу передернуть затвор карабина. Мозг продолжал колотить по стенкам черепа, словно взбесившийся молоток. Ноги едва держали, став ватными.

— Убью, тебя, сука! — отчаянно запричитал он дрожащим голосом. Страх разбавился беспомощной злостью. — Убью, тварь! Убью! Убью! Убью!

Наконец рукоять затвора заняла нужное положение. Солдат остановился, прицелился и нажал на спусковой крючок.

Острый боек пробил капсюль патрона, воспламенив заряд, и пуля, пройдя спиральную нарезку ствола, с грохотом вырвалась наружу. Она с жадностью вонзилась в цель, но бронестекло оказалось ей не по зубам — на поверхности осталось лишь жалкое белое пятнышко. Вайгель будто не заметил этого. Передергивая затворную рукоятку, произвел еще несколько выстрелов, пока из ствольной коробки не выскочил опустевший магазин.

Выбоины от пуль расползлись по стеклу как маленькие насекомые, но в целом саркофаг остался невредим.

Когда сизый туман пороховых газов рассеялся, Ганс ощутил, что пульсирующая боль почти прекратилась, оставив легкое головокружение, тошноту и неясную пустоту. Окутала слабость — мягкая, как утренний сон.

Солдат глухо застонал и снова упал на колени. Силы покидали его.

Наступила тишина. Гнетущая, давящая, словно неподъемный груз, она с каждым ударом пульса погружала мир окружающих звуков в нечто чуждое и странное. Сквозь эту пелену Ганс отчетливо услышал неразборчивое и отрывистое бормотание, будто какой-то заика поселился в голове. Какофония, как эхо, прозвучала в глубине его подсознания и поглотила разум, становясь все незаметней и незаметней. Чужая воля растекалась по ровной глади человеческого сознания…

* * *

Лаборатория была оборудована по последним прогрессивным технологиям. На многочисленных столах находились различные микроскопы, анализаторы, спектрометры и прочие замысловатые приборы, в назначении которых мог разобраться только посвященный. Возле столов стояли небольшие стульчики с подвижными сидениями и телескопическими подъемными механизмами. Полки алюминиевых стеллажей были густо заставлены разнообразными сосудами: пробирками, ретортами, колбами — пустыми и чем-то наполненными, с наглухо закупоренными пробками. Везде царила стерильная чистота, освещенная множеством лампочек, свет которых отражался от водянисто-зеленой кафельной плитки стен и полов. И лишь красно-белый флаг с черной свастикой по центру, свисавший от потолка до пола, нарушал гармонию этого храма науки.