Механизм жизни - Андрей Валентинов Страница 2

Жизнь отдать готовы…

Добавить к арсеналу капсюльную трость-трехстволку да барабанщики-пятизарядники работы того же Полина – хватит гайдуцкую чету вооружить! Есть и третий ларец – длинный, вроде футляра под флейту… Стоп, одернул себя князь. Открывать не станем. И так сглупил – показал «флейту» друзьям. Эрстед тут же попросил ларец в подарок: для музея в Эльсиноре. Посетителям – радость, заведению – доход, а носильщикам – облегчение. Меньше тяжестей придется грузить при очередном переезде.

В самом деле, зачем современному человеку кусок ржавчины с гнилью?

Торбен Йене Торвен вначале тоже музей помянул. Затем присмотрелся, взглянул на князя исподлобья, губу закусил. Плохо глядел отставной лейтенант. Знать не мог, но, видать, почуял что-то. Эх, Торвен, оловянный солдатик в шинели не по росту…

«Это военное преступление! Вы… Вы ответите!..»

Плохое знакомство у них вышло. Двадцать лет минуло, а не забывается. Лейпциг, осень надежд, октябрь 1813-го. «А я бы его все-таки убил. Голыми руками убил бы, гере полковник. Жаль, вы не позволили». Донесло ветром, услышал чужие слова надпоручник Волмонтович по прозвищу «Кат». Понял с лету, хоть и по-датски сказано.

– Но сильней всех любит

И зовет жениться

В саване шелковом

Вражья Молодица…

Неправда, что оружие говорит лишь с людского позволения. Старое железо, как старый человек, – любит поболтать. В музей «флейту»! А лучше – в речку, хоть в серую Неву, хоть в желтую Хуанхе. Зачем таскаю? Эрстеду соврал: наследство от прадеда. То есть не соврал даже.

Встало в памяти, как живое…

– Каждого улана

Встретит и приветит

И веселой свадьбой

Встречу ту отметит…

Казимир Черные Очи допел куплет, подкрутил левый ус. Знай наших! Бочку хмельного меда, считай, уже выиграл. Бились хлопцы об заклад, что атаман ночью в Тотенталеш не сунется. Храбр, мол, да умен. Кто к бесам-упырям на съедение собственными ногами пойдет? Возражать князь не стал, но взял на заметку: как из долины вернусь, бочку стребую. Из принципа.

Нечего в атамане сомневаться!

Сверкнуло лунное серебро в черных окулярах. Шевельнулся на небе Царь-Месяц, сдвинул брови. Не одобрил хвастовства. Волмонтович даже устыдился на миг, но быстро пришел в себя. Молчи, месяц! Случись что, не тебе ответ держать.

Расхлебаю, пся крев!

Вторую неделю он искал гайдуцкий клад. Бродил лесами и горными склонами. Мирча Вештаци, старый разбойник, за двадцать лет до Наполеона спрятал богатства своей ватаги в дубовый сундук, зарыл невесть где, а сам голову под гусарскими саблями сложил. Про заветное добро в Семиградье все знали. Искали, но без лишнего усердия. Скверную славу оставил разбойник, одно прозвище чего стоит.

«Вештаци» – колдун; и не простой, а мертвячий.

Хоть и сгинул Мирча без прощального слова, но все-таки, поговаривали, есть след: воткнул он в свежую землю ятаган с золотой рукоятью. Примета верная – железо ржавым прахом пойдет, золото останется. Гора, где чета стояла, не Монблан. За двадцать лет каждую травинку ощупать можно.

Так и делали – раздвигали кусты и траву любопытными носами.

Расспросил Волмонтович тех, кто постарше, на самодельной карте пометки нарисовал, а после весьма удивился. Всё братья-гайдуки осмотрели, а в Тотенталеш не стали заглядывать. Toten Tal – Мертвый Лог. Там и днем страх до печенок пробирает, а ночью сунешься – костей не соберешь.

Как после такого не пойти?

– Гу-у-у!..

Поправил Казимир Черные Очи свои окуляры; подумал и снял. Месяц – не ясное солнце, глаза не мучит. Лес руки-ветки тянет, под ногами ямы, как старые могилы, а из чащи филин здоровается. Ну, будем искать?

– Гу-у-у-у! – согласился филин.

– Сам ты «гу-у-у», бездельник! – огрызнулся князь.

Пани Ночь все переменила. Днем князь даже прикинуть успел, откуда поиск начинать. Зато сейчас… Месяц-череп в небесах, порушенная земля под ногами. Что тут искать, кроме смерти?

– Гу-у-у-у!

– Х-холера!

– Noapte bunа, хлопче! Зачем пожаловал?

Зря ты сетовал, князь, что Мирча Вештаци подзабыл ночную службу. Хотел дорогу спросить? – вот, накликал. Встал мертвяк перед атаманом, костяной рукой махнул. Волосом сед, рожей – синюшен. На плечах – гнилые лохмотья. Желтые ногти кожу сапог прорвали.

– На ужин пришел? Так чего ж один? Мало тебя для меня, голодного…

Ощерились кривые зубы. Ухватили воздух пальцы.

– Гу-у-у… – филин поразмыслил и умолк.

– Неплохо, пан колдун, – оценил Волмонтович. – В самый раз для ярмарки во Вроцлаве. А в Краков, или там в Варшаву не пустят. Грязен ты, дзяд, не эстетичен. Саван надень, что ли? Только выстирай загодя и клыки мелом почисти.

Присмотрелся – как есть правда.

Не пустит колдуна в Краков санитарный инспектор.

– Сейчас, пан Мирча, упыри во фраках ходят, с манишками. В туфлях лаковых. Иначе тебя красотка к шейке белой – ни за какие коврижки…

Химерный колдун оказался смышлен не по чину: отступил на шаг, голову склонил, прищурился. Дивны дела твои, Создатель! В Мертвом Логу упырь на упыря пялится.

– Ах, вот отчего ты так боек, – шевельнул белыми губами Мирча Вештаци. – Кровь вытри, морда неумытая. А после уж попрекай, сопляк!

Взмахнул ладонью Волмонтович, коснулся щеки. Х-холера! Умывался же, песком речным лицо тер. Удачно вечером вышло – у входа в долину бродягу-цыгана встретил. Бежал тот от жандармов, от тюрьмы, наткнулся на погибель. Удивлялся еще, отчего гайдук, не пожелав удачи, принялся с плеч рубаху стягивать.

– Сопляк ты, – со смаком повторил Мирча. – Не будь я сегодня в добром гуморе… Зачем тебе мой клад? Дурное золото, порченое. Мое слово разве что святой отчитать сможет, да нет святых в наших краях…

Ругаться не хотелось. В своем праве нежить.

– Не нужно мне твое золото, Мирча-разбойник. Не из жадности пришел, от скуки. От такой скуки, что смерти хуже. Хочешь – гони, хочешь – выслушай.

Сели упыри на сырую траву, вынули из-за кушаков люльки. Достал князь огниво. Чиркнул – раз, другой. Красный огонек высветил мертвые лица. Спрятался Царь-Месяц, сгинула во тьме Полярная звезда. И огонек пропал – испугался того, что миру явил.

Анатолийский табак, конфискованный у турков-купцов, пах серой.

– Кличут меня ваши Казимиром Черные Очи. Почитают за арам-баши, три четы подо мной ходят. Родом я из земель литовских, что прежде в Речь Посполитую входили…

Укрыли тучи долину. Сгинул Тотенталеш. Замолчал филин, уступив место холодному ветру. Тот ухать не умел, зато свистеть был горазд. Курится трубка за трубкой. Тянется к небу серный дым.