Биограф - Инна Комарова Страница 2

Цезаре и Пауло не раз музицировали вместе, получая от этого занятия огромное удовольствие. Даже дальняя дорога не являлась помехой этому. Напротив, их музыкальные паузы разряжали обстановку, вносили струю свежей энергии и они, заряжаясь ею, продолжали путешествие.

– Я глубоко переживаю его уход из жизни, – соболезновал Цезаре кончине Глинки. – Яркий, самобытнейший композитор. Я горд, что был знаком с ним, пусть не на короткой ноге и всё же. Это честь для меня – быть современником композитора такого масштаба. Нынче я с чистой совестью могу приступить к работе и осветить всё, что знаю об этом большом музыканте. Надо поторопиться.

*Историческая справка.

В двадцатишестилетнем возрасте Михаил Иванович Глинка, наконец, осуществил свою заветную мечту. Его ребяческая страсть к путешествиям ожила в душе – манила и влекла Италия, воспетая и прославленная поэтами, художниками всего мира. Красота природы, величественные памятники архитектуры, скульптуры, живописи, созданные мастерами древности и эпохи Возрождения. Мелодичная, сладкозвучная итальянская музыка – всё это многих заставляло мечтать о поездке в Италию.*

Однако не всё так просто. Глинка пытался убедить отца, который не разделял помыслов и чаяний своего сына. Воспитание Глинки не позволяло ему противоречить отцу. В этой ситуации выручил авторитетный врач, который убедил несговорчивого Ивана Николаевича Глинку, что молодому композитору необходимо пребывание в тёплом климате, ссылаясь на заболевания сына.

Вскоре Глинка получил паспорт для отбытия в чужие края. Так в апреле 1830 года он направился в Италию.

В Италии Глинка написал немало сочинений, но ни одно из них не передаёт так точно, так тонко его итальянских впечатлений, как романс «Венецианская ночь».

В тот период Глинка жил в Милане около собора.

*Как-то в тёплую лунную ночь, сидя со своим другом на балконе, он переполненный новыми ощущениями, поделился с ним своими мыслями. Его собеседник посмеялся над Глинкой, когда услышал, что тот мечтает выразить в музыке лунный свет и ароматы ночи. Глинка сохранил в памяти те удивительные чувства, остался верен своим намерениям и блистательно осуществил задуманное.

Он для своего произведения выбрал популярную в итальянской музыке форму баркаролы – песни на воде. А литературным материалом для его замысла прекрасно послужило стихотворение поэта Ивана Ивановича Козлова – человека трагической судьбы.

Атмосфера летней ночи, пропитанная романтизмом, юношескими мечтаниями и ожиданием волшебства слились воедино в лёгкой, трепетной, ласковой мелодии, имитируя переливы воды, колыхание волн. Произведение передаёт слушателю состояние светлой радости, счастья, неги и внутреннего подъёма, что отражает ничем не омрачённый период в жизни выдающегося композитора.*

– Дороги, дороги, дороги. И когда им придёт конец? Не жалеете Вы себя, синьор, – возмущался Пауло.

Перекусив булочкой с прошутто – пармской ветчиной, которую заботливый слуга припас в дорогу, Цезаре вернулся к разговору.

– В продолжение нашего диспута внесу ясность, мой добрый друг.

Ты явно преувеличиваешь мою значимость, заявляю тебе это откровенно и с полной ответственностью, – высказался Цезаре, развивая диалог и улыбаясь словам, высказанным ранее преданным слугой.

Я обыкновенный писарь, никто иной, – ухмыляясь, обнародовал свою точку зрения Цезаре.

– А я говорю, Вы глубоко ошибаетесь, синьор. Это не так. Какой же Вы писарь? И вовсе Вы не писарь. Вы, сударь мой, Биограф, – произнёс Пауло помпезно (деля слово на слоги), подчёркивая смысл и значимость слова. Сделайте одолжение, не путайте эти два понятия. Вы восстанавливаете справедливость. Вы воскрешаете некогда ушедших в мир иной, но не простых смертных, как я, например, а великих…. А это дорогого стоит, – многозначительно выговорил Пауло, придавая сказанному наиважнейший смысл.

Благодаря Вам, мой синьор, человечество будет чтить мастеров, воздавая им по заслугам, – произнёс Пауло, как заклинание. Посмотрев в окно, он констатировал, – и тому подтверждение. Мы опять в пути.

Сейчас бы посидеть у камина, пригубить два-три глотка Кьянти.* Ах, блаженство! А в такой холод, я бы и не отказался от прекрасного целебного ароматного морса – напитка Богов. Да ещё с медком. Как он хорошо прогревает. Удовольствие!

Ох, а как его готовит Ваша супруга, синьор! К сожалению, Вы не придаёте этому никакого значения. Вам некогда, понимаю.

Или наливочку из ягод отхлебнуть прямо из узкого горлышка. Да…– протянул он в продолжение своих мыслей. Совсем неплохо, – должен заметить. – Вдобавок к этому, насладиться панна коттой, мастерски приготовленной синьорой Марией. Красота! – продолжал Пауло, перечисляя излюбленные блюда, делясь приятными его сердцу воспоминаниями. Он размечтался. Пауло слыл гурманом, знал толк в еде.

– Как я люблю этот дивный десерт. Мммм…наслаждение, – тут же переключаясь на кулинарные пристрастия, забыл старый слуга, о чём вёл речь.

А после разочарованно добавил:

– Вместо всего этого, мы трясёмся в карете. Полнейшее безобразие, – выразил недовольство Пауло. Он улыбнулся своим мыслям, бросив взгляд в окно. Ассоциации унесли его далеко от мест, где он находился в данный момент.

Опомнившись, Пауло продолжил:

– Вот, вот. Мы опять трясёмся в карете, – повторил он ту же фразу, на которой оборвалась мысль.

Видите ли, Вам, мой синьор, срочно понадобился недостающий материал для Вашего труда. И мы опять в дороге, потому, что Вы синьор, не можете воспользоваться своими старыми записями, усложняя свою жизнь, а стало быть, и мою.

Разве Вам, с Вашим ревматизмом можно отправляться в дальние странствия? Вы забыли наставления доктора Бускони. Что Вы с собой делаете? – бурчал старый слуга.

Нет, Вам срочно потребовались свежие источники, и мы несёмся по размытым дорогам, днями и ночами, замечу, порой и в изморозь, невесть куда. Он проговорил это, вкладывая в слово «изморозь» особое значение.

Только для того, чтобы Вы опросили живых неувядающих свидетелей, – произнёс Пауло саркастически.

А где, – я спрашиваю Вас, – где Вы их найдёте? Кто мог, уже давно не здесь. Пауло жестом, и глазами указал на небеса.

Это мы с Вами задержались, не знаю, как? – Пауло всё говорил, говорил, а Цезаре молчал.

Вы слишком строги к себе, мой синьор, – в очередной раз повторил Пауло.

Цезаре похлопал по плечу старого слугу и сказал:

– Ты преувеличиваешь мои заслуги, добрый мой старый друг.

Я делаю то, что умею и то, что должен делать, – ответил он слуге.

А ты себя явно недооцениваешь. Ты столько лет терпишь меня, мой скрипучий нрав, мои привычки, мою рассеянность.

Между прочим, трясёшься со мной по этим же дорогам. Ухаживаешь за мной, когда я хандрю и хвораю. Помогаешь мне выстоять, когда сомнения одолевают мой мозг и мою усталую душу, а она у меня ранимая, – подчеркнул Цезаре тоном обидчивого ребёнка.