Ветер Севера. Риверстейн - Марина Суржевская Страница 2

Даже зимой мы бегали в ботинках и коротких штанах, по колено. Сверху – рубахи и старые меховые безрукавки, на головах платки. Но ноги почти голые, прикрытые только грубыми суконными чулками. И получать по ним хлыстом было очень и очень болезненно. Тем более получать по еще не зажившим и даже толком не затянувшимся вчерашним ранам. И позавчерашним. Да что там говорить, последнее время получала я по своим несчастным ногам постоянно. К тому же Гарпия вымачивала свой хлыст в соляном растворе…

Я заскулила, зная, что нельзя. Это правило! Плакать у нас запрещалось. Наказания нужно было принимать стоически и смиренно, еще желательно с благодарностью. Но сегодня мне это решительно не удавалось. Не было во мне благодарности ни на медяк! Затянувшиеся коркой старые раны полопались, теплая кровь полилась в ботинки, и вместо благодарности я испытала лишь прилив ненависти!

– Не ныть! – радостно заорала Гарпия, и снова мои ноги обвил хлыст. Боль, кажется, обожгла все нутро, я клацнула зубами, чуть не откусив язык, и, не устояв на подкосившихся ногах, рухнула лицом на дорожку. Из носа закапала кровь, и я равнодушно вытерла ее рукавом.

– Встать! Кому сказала! Бегом! Еще круг!

Я, шатаясь, встала на четвереньки, кое-как поднялась. Ладони ободраны, нос разбит, ноги болят нестерпимо. И это только начало дня!

– Бего-о-о-ом-м-м!!!

Гарпия с вытаращенными глазами снова замахнулась. Этого удара я уже почти не почувствовала… Шатаясь, заковыляла по дорожке. Бегом это, конечно, трудно назвать, но хоть так. У меня появились серьезные опасения, что если упаду снова, Гарпия оторвется на мне по полной. Послушницы уже закончили пробежку, я уловила несколько сочувственных взглядов. Правда, тайком, никто не хотел разделить мою участь. Я, хрипя и пошатываясь, волочилась по дорожке, из носа капало, и я вытирала его рукавом, оставляя на ткани красную полоску.

Еще и стирать придется. А на холоде сохнет долго… Это плохо. Или так пойти на занятия?

Нет, нельзя. Мне предстоит урок святопочитания и смирения у арея Аристарха, он хоть и не Гарпия, но гад еще тот. Лучше в мокрой пойду!

Я сосредоточенно переставляла ноги. Ворота маячили где-то вдалеке и, кажется, совсем не приближались. Эх, не доползу…

Надо подумать о чем-нибудь, что отвлечет меня от боли в ногах, от душащих слез и бесконечной усталости.

В голову опять полезло видение удобного топчана с теплым пушистым покрывалом… Мягким-мягким, теплым-теплым… Надо встряхнуться.

«Ветер крылышки мне дарит, в спинку ласково толкает… Укрывает, закрывает, помогает, помогает… – забормотала я себе под нос детскую песенку. – Снег пушистый все укроет, успокоит… успокоит…»

А как там дальше? Забыла!

Ох! За детской считалочкой даже не заметила, как доплелась до ворот! Гарпия смотрела дикими глазами, не ожидала, видимо, такой живучести от меня – ходячего трупа, даже хлыст выронила. И медленно, словно через силу, мне кивнула, отпуская.

У меня от радости даже силы появились, и я почти бегом припустила к приюту.

Уже входя в здание, обернулась. Гарпия все так же стояла посреди двора и смотрела мне вслед. От ее взгляда даже на расстоянии у меня мороз пошел по коже – ох, не к добру. Вокруг нее медленно кружились и оседали снежинки. Надо же, а я и не заметила, когда снег пошел.

Первый в этом году.

* * *

Завтрак я пропустила. Пока плелась дополнительный круг, пока судорожно застирывала рукав рубашки, промывала и заматывала тряпицами икры – завтрак закончился.

В животе бурчало уже, кажется, на весь приют, так есть хотелось. Но когда я ворвалась в трапезную, дневальщицы уже отодвигали лавки и мели вениками под столами.

От голода я чуть не завыла.

Кухарка Авдотья осторожно поманила меня пальцем в закуток.

– Ветряна, опять получила? – тихо спросила она. Я понуро кивнула. Понятное дело, кто ж по доброй воле завтрак пропустит? Кухарка жалостливо покачала головой. Из всех наших «попечителей» жалели нас только она да еще травница Данина.

Правда, толку от этой жалости было мало, жалеть и привечать послушниц было строжайше запрещено. И кухарка, и травница – бабы местные, деревенские. Жили в деревеньке бедно, а здесь, в приюте, они зарабатывали хоть какую-то медяшку, и потому ссориться с наставницами им совсем не хотелось, а то живо прогонят.

А Авдотья еще и бездомная, сгорела ее изба в пожаре два года назад, а новую поставить безмужней кухарке никто не захотел. Да и некому особо, в деревеньке одни старики да бесхозные женщины и остались. Потому и бабская жалость их выражалась лишь в печальных вздохах и горестных взглядах на нас – горемык.

– Опять отхлестала?

Я поморщилась и кивнула. Ноги под тряпицами ныли и кровоточили, благо хоть под коричневыми балахонами, которые мы носили, не видно. Но хромала я заметно, и нос опух.

– Ох, бедняжка, за что ж на тебя наша Гар… ох… мистрис Карислава так взъелась!

Я хихикнула. Ну да, Гарпия – это за глаза, конечно, а так-то – мистрис Карислава! Чтоб ее!

Авдотья тоже хихикнула, от глаз ее разбежались лучики морщинок, и я залюбовалась ее добродушным круглым лицом с румянцем и веснушками.

Она же мое осмотрела с грустной улыбкой.

– Какая ты худющая, Ветряна, ужасть… Болезненная, тощая… А с носом-то что, горюшко? Упала?

– Ага, – я беззаботно повела плечом, жадно принюхиваясь к запахам трапезной. Каша сегодня, похоже, была кукурузная. Обычно у Авдотьи она получалась чуть подгорелой и жидковатой, но вкусной.

В горле что-то булькнуло.

Авдотья покосилась на дневальщиц, те сосредоточенно скребли пол вениками.

– Вот, возьми, – в карман моего балахона из передника кухарки перекочевали кусок хлеба с подсохшим сыром и румяное яблоко. Я сглотнула и от счастья еле сдержалась, чтобы не расцеловать ее.

– Тихо ты, – чуть улыбнулась Авдотья, – не шуми. Иди, скоро занятия начнутся. Опоздаешь, опять тебе влетит.

– Авдотьюшка! Спасибо! Вот чтоб тебе замуж выйти! За…

Я задумалась, кого бы такого хорошего пожелать. Все-таки мои познания о женихах были весьма скудны. Да и откуда им взяться – познаниям, кроме противного арея Аристарха, послушницы и мужчин-то не видели. Так, заезжал раз в полгода ректор, толстый, вальяжный мужик, на которого мы смотреть боялись, да порой заглядывали вестники. Ну и деревенские, пропахшие помтом забулдыги, помогали в приюте по хозяйству. Вот и весь наш опыт.

– За богатого! – неуверенно выдохнула я. – И красивого!

Авдотья рассмеялась.

– Ох, бездоля ты, бездоля! Какой богатый-красивый? В нашей глухомани-то? Тут кривых да убогих расхватали, а ты говоришь! И кто на старицу позарится, когда молодки безмужние сидят? Эх, выдумщица ты, Ветряна! – Авдотья пригладила передник и лукаво улыбнулась: – Да и на кого ж я вас брошу, глупых? Давай уже, беги.