Королевство на грани нервного срыва - Надежда Первухина Страница 2

Студией маэстро Рафачелли была самая светлая комната на втором этаже замка. Маэстро хотел (и справедливо) создать шедевр — и деньги достойные, и слава среди современников и потомков. Все пригодится. Именно поэтому в студии, помимо мольбертов, этюдников, мастихинов, ящиков с красками, имелись старинные резные кресла из черного дерева, задрапированные разными дорогущими тканями, серебряные блюда и кувшины, обвитые шелковыми цветами, и прочий антураж, в коем моя падчерица должна была блистать, как алмаз в бархатном футляре.

Да, но сигариллы?! Неужели этот прыщавый хрип-хипарь Петруччо тоже их таскает? Надо его зажать в каком-нибудь особо темном углу и доходчиво объяснить, что позволяемое хозяйке замка не позволено какому-то хрип-хипарю и полному балбесу. А то как-то совсем некрасиво получается.

— Я не одета для сеанса, — в последний раз решила отлынить Оливия, но я развернула ее от выхода железной рукой:

— Твое платье во-он там.

«Во-он там» стояла старинная ширма красного дерева, и Оливия прекрасно знала, что за нею находится. Парадное платье дочери герцога Альбино Монтессори — это были не просто слова. Надеть его Оливия могла только с посторонней помощью — моей, подобно рыцарю, которого оруженосец облачает в парадные доспехи.

Маэстро радостно кинулся растирать краски и создавать антураж, а мы зашли за ширму. Я принялась раздевать Оливию.

— Я тебе этого никогда не прощу, — пообещала Оливия.

— Конечно.

— Я отомщу. Страшно отомщу.

— Не сомневаюсь.

— Не трогай панталоны! Они все равно не видны под нижними юбками!

— Судя по своеобразному аромату, ты носишь эти панталоны уже… неделю?

— Всего-то три дня! Четыре. Ну хорошо, да, неделю.

— Оливия, что милая Сюзанна говорила нам о повседневной гигиене юной девушки?

— Ты крыса. Мерзкая, кривоносая, старая крыса, которую запекли в сухарях!

— Безумно оригинально, но после сеанса я запихну тебя в ванну и лично проверю количество свежего белья в твоем комоде.

— И политая гнойным соусом!

— Да-да, как тебе будет угодно. Корсет надевай, пожалуйста. Не наизнанку, а то замуж никто не возьмет. Ох, зачем я только это сказала!

Маэстро деликатно покашлял, намекая, что мы слишком долго возимся.

— Минутку, маэстро! — крикнула я из-за ширмы. — Нам остались только гербовая лента и туфли.

— А геннин? — взволновался маэстро. — Разве геннин вы не станете надевать? Или хотя бы кружевную накидку?

— Повторяю, — прорычала Оливия так, что ширма опасно закачалась. — Я буду на портрете лысой! Я и в гроб сойду лысой! Такова моя воля!

Наконец мы вышли из-за ширмы. Точнее, я вышла, а Оливия медленно выплыла, как тяжело груженная баржа. Дело в том, что парадное платье герцогини сшито из исключительно тяжелого рытого бархата и золотой, колючей парчи. Весь корсаж так заткан алмазами и жемчугами, что они напоминают кольчугу, а не какой-нибудь узор. И без того скромная грудь Оливии за этой кольчугой скрылась окончательно, но мало того, сверху надевалось многоступенчатое ожерелье из различных драгоценных камней. Благодаря ежедневной гимнастике, которую я заставляю Оливию делать, шея ее стала достаточно крепкой. Как и все остальное тело — гибкое, сильное, стройное и изящное. Теперь уже не узнать в этой девушке, грациозностью напоминающей пантеру, ужасную калеку, уродца, которой брезговал даже собственный отец. Когда я появилась под сводами Кастелло ди ла Перла в качестве компаньонки для больной девочки, я еще не представляла, кем для нее стану. А главное, кем она для меня станет…

Кхм, вернемся к костюму. К плечам сзади крепился кунтуш — накидка, подбитая голубой норкой. Да, еще наискосок шла гербовая лента из темного муара с вытканным гербом герцогов Монтессори. Пожалуй, все, включая длинные шелковые перчатки и туфли (тоже сплошная парча).

Маэстро оглядел Оливию и изрек:

— Сплендидо! Великолепно! Вы, ваша светлость, должны почаще надевать свой парадный костюм — это сразу зажигает в ваших глазах сияние высокородности и придает вашей осанке воистину божественную стройность!

Для пущей «божественности» осанки я Оливии за спину стальную линейку сунула. Мне за это крепко влетит после сеанса, но сейчас Оливия уже смирилась и решила терпеть два часа в парадном платье, чтобы потом предать меня лютой, мучительной казни. Казнь она за два часа продумает во всех подробностях, я уверена. Что ж, у меня тоже есть время придумать, как этой казни избежать.

Я скромно села в уголке студии возле ширмы, чтобы наблюдать сразу и за маэстро и за Оливией. Оливия восседала в старинном кресле и впрямь как какая-нибудь древняя богиня, у ее ног маэстро разместил раскрытый ларец с самоцветами, серебряные кувшины и венок из шелковых роз — все это символизировало богатство рода Монтессори и красоту самой Оливии. Я находила это вычурным и помпезным, но Рафачелли — художник, он так видит.

Наступила тишина, нарушаемая только шорохом кисти маэстро и его приглушенными восклицаниями — так он общался со своим творческим гением. Я внимательно посмотрела на Оливию — глаза ее были задумчивы и бездонны. Значит, она находится в процессе Сочинения Большой Каверзы. А я вдруг почувствовала себя ужасно сонной, что было совершенно не ко времени. Вот такой сонной, вялой и любящей весь мир, меня и сцапает Оливия, подложивши в постель ту же жабу или иглобрюхого геккона (живет у нее в террариуме, редкий экземпляр неповторимого уродства). Оливия прямо обожает этого геккона: у него, мол, потрясающий яд, парализующий человека на несколько часов, достаточно легкого укола одной иголкой. И взглядом своим он может вызвать приступ истерии. И даже какашки у него ядовитые — ни вкуса, ни запаха, — подсыпал врагу в суп, нет больше врага. В моем случае до какашек, конечно, дело не дойдет, но…

— Мне скучно, — капризно заявила Оливия. — Я тут сижу, как кукла фарфоровая, а вы развлекаетесь!

— Оливия, — тоном взрослой, сугубо разумной тетушки молвила я. — Маэстро работает, а я-то как могу развлечься, по твоему мнению? Дырки в гобелене считать?

— Вот-вот, — иногда у Оливии бывает о-очень противный голосок. — У тебя хоть есть возможность считать дырки в гобелене! Прикажи позвать этого… с непроизносимым именем… певца из малых северных стран!

— Гусляра Вржика Држабарду? — ахнула я. — Но ведь это чистый разбойник с большой дороги! И то он стал чистым, когда его отмочили в трех бочках кипятку со щелоком. И он еще при этом орал на нас, что мы лишаем его ценных вшей, которые вдохновляют его на творчество! Не знаю, чего ради герцог позволил этому бандиту кормиться в замке вот уже вторую неделю! А эти… гусли, я так и не поняла — музицирует он на них или пытает врагов!

— Вот и давай это выясним, — не сдалась Оливия. — Маэстро весь ушел в творчество, а у меня чешутся пятки.

— Я немедленно почешу тебе пятки, только давай не будем трогать гусляра!