Короли Жути - Николас Имс Страница 2

– Клэй, а расскажи что-нибудь интересное, а? Как вы в Охфорде с некромантом разобрались. Или как вы принцессу спасали из… из этого… ой, ну помнишь, ты же говорил…

«Вспомнить бы еще эту принцессу», – удрученно подумал Клэй. Принцесс они спасли немерено, да и некромантов порешили не меньше десятка. Кто ж этому счет ведет? Да и какая разница… Нет, попусту языком трепать неохота. Даже размышлять муторно, он ведь давным-давно похоронил все эти воспоминания поглубже и изо всех сил старался забыть, где выкопал могилку.

Он допил пиво.

– Ну пока, малец. Я же предупреждал, одну кружку – и все. – Он вручил Пипу пару медяков за выпитое и попрощался – надеясь, что навсегда, – с Конопатым и Пушком.

Протолкавшись к двери, Клэй вышел в прохладную вечернюю тишину и глубоко вздохнул. Спина ныла – сам виноват, нечего было сутулиться за столом. Клэй потянулся, размял шею и взглянул в небо, где загорались первые звезды.

А ведь было время, когда при виде ночного неба он ощущал себя никчемной букашкой, поэтому и отправился искать славы, решив, что в один прекрасный день поглядит на бессчетные россыпи звезд и не устрашится их величия. Не сработало. Немного погодя Клэй отвел взгляд от темнеющего небосклона и отправился домой.

У западной заставы он перекинулся парой слов со стражниками. Те полюбопытствовали, слыхал ли он о кентавре у Тасселевой фермы и что он думает о сражении на западе. Бедолагам в осажденной Кастии наверняка приходится худо. Да и вообще, дурное дело. Гиблое.

Он шел по тропке, осторожно ступая, стараясь не подвернуть ногу на кочках. В высокой траве стрекотали сверчки, ветер шумел в кронах деревьев, будто океанский прибой. Остановившись у придорожного святилища Летнего короля, Клэй швырнул тусклый медяк к ногам изваяния, отошел на пару шагов, вернулся и бросил еще одну монетку. Здесь, вдали от города, уже сгустились сумерки, и снова захотелось взглянуть в небо.

«Лучше под ноги смотри, – строго велел он себе, – а прошлое ворошить незачем. У тебя, Клэй Купер, сейчас есть то, чего ты сам хотел: жена, дочка, простое житье… Честная жизнь. Спокойная…»

Ну, тут старый приятель Гэбриель только фыркнул бы насмешливо: «Честная жизнь? Честно жить – скукотища, а спокойно жить – та еще тягомотина». А сам, между прочим, семьей обзавелся гораздо раньше Клэя. И дочурка у него сейчас уже совсем взрослая.

Однако образ Гэба так и маячил перед глазами. Вот он, Гэбриель, молодой, дерзкий, блистательный, с презрительной усмешкой заявляет: «Эх, а ведь когда-то мы были великанами… На весь свет прославились. А теперь…»

– А теперь мы старперы, – пробормотал Клэй в темноту.

Ну и что с того? Встречал он настоящих великанов, мудаки они все.

Призрак Гэбриеля неотвязно следовал за Клэем до самого дома – с лукавой ухмылкой скользил вдоль дороги, приветливо махал рукой, сидя на соседском заборе, скорчился нищим бродяжкой на крыльце у порога… Только этот Гэбриель не был ни молодым, ни дерзким, а блистал, как трухлявая доска со ржавым гвоздем. В общем, выглядел хуже некуда. Заметив Клэя, он встал и улыбнулся грустно-грустно, самой печальной улыбкой на свете.

Призрак окликнул Клэя по имени – голос звучал так же естественно, как стрекот сверчков и завывания ветра в кронах. А потом робкая улыбка исчезла, и Гэбриель – живой, настоящий Гэбриель, а вовсе никакой не призрак – припал к плечу Клэя и застонал, цепляясь за руку, будто мальчишка, напуганный темнотой:

– Клэй… умоляю… помоги.

Когда Гэбриель успокоился, они вошли в дом. Джинни, поджав губы, стояла у плиты. Гриф завилял куцым хвостом, подскочил к Клэю, быстро обнюхал хозяина и принялся изучать Гэбову ногу, будто обоссанное деревце, – ну, воняло от нее не меньше.

Видно было, что старому приятелю худо. Спутанная копна волос, нечесаная борода, одежда – грязные лохмотья, из продырявленных сапог выглядывали чумазые пальцы, как уличные мальчишки из подворотни. Руки нервно подергивались, пальцы дрожали, скрючивались, теребили край рубахи. Но хуже всего – глаза на изможденном лице: впалые, взгляд затравленный, словно Гэбриеля окружало то, чего видеть не хочется.

– Отвяжись, Гриф, – сказал Клэй.

Услышав свою кличку, пес влажно блеснул глазами, высунул розовый язык и радостно вскинул мохнатую черную морду. От беспородного пса никакого толку не было – разве что дочиста вылижет плошку, и на том спасибо. Он не умел ни присматривать за овцами, ни поднять рябчика, а если б в дом забрались грабители, он бы им принес тапки. Зато Клэй всякий раз улыбался, глядя на несуразного песика (умора, да и только), а это дорогого стоило.

– Гэбриель, – наконец произнесла Джинни, но не двинулась с места, не подошла обнять и даже не улыбнулась. Она никогда особо не привечала Гэба – наверное, потому, что обвиняла его во всех дурных привычках (безудержное пьянство, любовь к азартным играм, драки), от которых за десять лет все-таки отучила мужа, ну и во всем остальном (чавкать во время еды, не мыть руки, а то и придушить кого невзначай), с чем боролась до сих пор.

Вдобавок, с тех пор как Гэба бросила жена, он изредка наведывался к Клэю и всякий раз приходил с очередным умопомрачительным замыслом: мол, надо снова собрать банду и отправиться на поиски великой славы, несметных сокровищ и отчаянных приключений. То где-то на юге какой-то герцог нещадно обирает города, то в Унылом Бору завелась стая волков-ходоков, то старушке в глухом углу надо принести в дом белье со двора, а помощи ни от кого не дождешься – ну, кроме «Саги», конечно.

Клэй, ясное дело, отказывался – и не потому, что Джинни ерепенилась, а потому, что понимал: Гэбриель жаждет того, чего больше не вернешь, будто старик, живущий воспоминаниями о золотой молодости. И не будто, а именно что старик. А Клэй твердо усвоил, что так в жизни не бывает. Жизнь не замыкается кольцом, движется не кругом, а по дуге, неизбежной, как путь солнца по небосводу, – сначала яркий восход, потом сияющий зенит славы, и с него-то и начинается неуклонное падение.

Клэй поморгал, разгоняя мельтешение мыслей в голове. Жаль, что он не умеет их облекать в слова, а то как толкнул бы речугу, так все сразу бы и поняли, какой он умный. Нет, он стоял дурак дураком, а гнетущее молчание затягивалось.

– Ты, наверное, проголодался, – наконец сказала Джинни.

Гэбриель кивнул, нервно заломил руки.

Джинни вздохнула, а потом, как и положено жене – заботливой, ласковой, любящей, – нацепила на лицо улыбку, вытащила ложку из горшка и сказала:

– Садись, накормлю. Кроличье жаркое с грибами, Клэй его очень любит.

– Так ведь Клэй грибов терпеть не может, – недоуменно замигал Гэбриель.

– А теперь люблю, – торопливо пояснил Клэй, заметив, как напряглась спина Джинни; не хватало еще, чтобы любимая женушка, языкатая и скорая на расправу, приложила его по лбу той самой деревянной ложкой. – Джинни умеет их готовить, они у нее получаются… – «не такие мерзкие», чуть было не сказал он, но вовремя спохватился и смущенно добавил: – Очень вкусные. Вот как это тебе удается, милая моя?