Благословение Пана - Эдвард Дансейни Страница 20

– Миссис Тиченер, что вы об этом думаете?

Старуху тронул вопрос викария, который звучал мольбой о помощи, впрочем, мольба была больше в его голосе, нежели в словах, и даже в страдальческом выражении лица. Не будь она так тронута, она бы не поняла его вопрос. Чем ближе он был к тайне, тем дальше от тайны была она, чем больше он верил в чудеса, тем меньше она думала о них. В памяти старухи хранилось множество старинных сказок и легенд, всякого рода народной мудрости, дошедшей до нее из более дальнего прошлого, чем самые древние гобелены в старых и богатых домах; но она знала, что образование, полученное викарием в Кембридже, было тем светом, который мог в мгновение ока рассеять все ее богатство. «Выставишь напоказ свою необразованность» – вот что, наверняка, сказали бы и она и ее старые приятельницы, выложи она викарию все что знала. Из-за этого появилось в ее памяти подобие святилища, в котором она хранила все, что имело священный вид, но было чуть-чуть не такое. Ну а теперь жалость, – ибо неожиданно миссис Тиченер стало ясно, как нужны ее знания, – побудила ее говорить более открыто, и это было подобно тому, как соперничество побудило ее приподнять завесу над давними тайнами в тот день, когда викарий возвратился из Брайтона.

– Что я думаю, сэр? – переспросила она. – Я думаю, все дело в преподобном Дэвидсоне.

– Наверно, – согласился викарий.

– Думаю, сэр, это все из-за него.

– Да. Но как?

– Знаете, сэр, мне представляется, в прошлом много чего есть и много чего случалось такого, о чем мы и понятия не имеем, так давно это было. Это похоже, сэр, на то, как на самом дне колодца бурлит что-то, а что и откуда, никто не знает. Вот и из прошлого невесть что может прийти.

«Боже милостивый, – подумал викарий, которого ее метафора скорее заставила обратиться мыслями к крошечному Волдингу, нежели к чему-то беспредельному, – наверно, ей приходилось пить ужасную воду».

– Надеюсь, у вас не настолько плохой колодец? – спросил он.

– Да нет, колодец у меня хороший и с прошлым все в порядке, но, видно, что-то пришло к нам из прошлого.

– Да, да, мы и вправду видим только то, – прошептал викарий, – что на поверхности, нет, конечно же, еще немножко в глубине. Так вы думаете, – спросил он уже громче, – это из прошлого?

– Сэр, вам лучше знать, чем мне, ведь вы человек ученый. Не понимаю, почему бы им не прийти, если у них есть для этого время.

– Кому? – не понял викарий. – О ком вы говорите?

– Да уж не мне, сэр, о том знать.

– У греков были такие легенды, но я думал, это все умерло в прошлом. Я думал, это все умерло.

Миссис Тиченер поняла, что викарию больше требуется утешение, нежели ее мудрость.

– В один прекрасный день, сэр, все опять канет без следа. Так и будет.

Попрощавшись со старухой, викарий тяжело зашагал дальше.

Совсем стемнело, пока викарий медленно поднимался по склону горы к своему дому; он видел, как высоко в небе плывут с востока бледные облака, а под ними мерцает луна, правда, самое луну он не мог видеть за горой, заросшей лесом. С недавнего времени викарий привык с опаской относиться к вечерам, не зная, до какой степени серебристые, с легким золотым налетом лучи соотносятся с поведением Томми Даффина, однако он не забыл, что луна присутствовала во всех языческих обрядах, о которых ему доводилось слышать, к тому же именно луне приписывалась власть над безумцами. Понятно, у него не было настроения любоваться прекрасными облаками, освещенными луной, тем более что они внушали ему ужас перед неведомым и возможным злом. Когда же викарий вошел в дом, то увидел читающую Августу, и это зрелище было до того мило ему, словно он никогда прежде не видел ее читающей. Наконец-то отыскался хоть один человек, который никогда не поднимется на гору, влекомый бессмысленной мелодией.

Августа подняла на него вопросительный взгляд, ведь он еще ни разу не приходил так поздно.

– Все ушли за Томми Даффином, – сказал викарий.

– Все? – быстро переспросила она.

– Да. Как глупо.

Августа отозвалась не сразу.

– Да, да, конечно, – проговорила она, глядя прямо перед собой.

Викарию было ясно, что ему незачем убеждать ее в том, в чем он сам не был убежден.

Августа тоже слышала музыку, но она не говорила об этом.

Наконец викарий прервал молчание, спросив о горничной:

– Марион здесь?

– Нет.

Он понял, что Марион ушла вместе со всеми.

О миссис Твиди он не стал спрашивать. В любом случае, им предстояло довольствоваться холодным ужином, так что не стоило звать ее из кухни.

За едой не было произнесено ни слова. Августа не могла знать больше мужа, хотя он надеялся на это, ибо ему хотелось, чтобы кто-нибудь разбудил его от мрачного и никак не кончающегося сна. Однако и ей это было не под силу после того, что она услышала; музыка летела через долину, и каждый звук был до ужаса ясен и полон смысла, словно выражал его в словах.

Анрел удалился в свой кабинет, раскурил трубку и еще долго сидел в кресле, мысленно путешествуя во времени, пока не оказался в Аркадии; тогда он попытался связать старые мифы с тем, что происходило на его глазах, и в сигарном дыму сменились тысячи картинок, вот только ни одна не подсказала ему выход.

Заметив мелькнувший на стене лунный зайчик, викарий очнулся от грез, навеянных камышовой свирелью. Он прислушался, однако музыка стихла, и ему трудно было решить, внимал он ей наяву или во сне. Заснуть еще раз викарию не удалось, да и вскоре наступило утро. Потихоньку одевшись, мистер Анрел выскользнул из дома, словно убегая от мучивших его мыслей, вскарабкался на гору и зашагал по притихшему лесу, чтобы, выйдя из него, увидеть ясный, чистый свет раннего утра. Наверху, где было много света и легко дышалось, его мысли, обретавшие гигантский размах в тесной комнатке, казались куцыми и слабенькими. Вскоре он уже твердо шагал по росистой траве и стряхивал с себя столько паутины, что это могло бы показаться невозможным, если бы не прогулка спозаранок. Викарий и сам не знал, куда он идет. Сначала у него появилось сильное желание покинуть бессонное ложе и прогуляться в утренней тиши, чтобы прояснилась голова, потом он просто шел, подчиняясь настроению, и наконец оказался вблизи истертых белых камней, возможно мрамора, традиционно считавшегося надгробием святой Этельбруды. Напоминая саркофаг крестоносца, «надгробие» находилось в чистом поле, и от скота его защищали лишь кусты шиповника; кстати, как верили в Волдинге, с его помощью можно было свести бородавки.

Викарий долго стоял, не сводя взгляда с истертых белых камней. Вскоре он обнаружил, что может более или менее спокойно думать о том, как далеко он от Волдинга, словно явился из вражеского стана к родному рубежу, к незыблемой крепости, противостоящей язычеству. Как бы то ни было, вид могилы святой Этельбруды внес покой в мысли викария, и он уже мог с надеждой думать о будущем. Сначала ему показалось важным всерьез поговорить с миссис Тиченер; слишком он был расстроен, когда встретил ее; надо спокойно расспросить ее о том, что могло прийти из прошлого, и когда он доберется до истока, то займется подбором лекарства; с ее помощью ему наверняка удастся сотворить чудо. Когда мысли викария просветлели, то и утро показалось ему на редкость ясным, что, собственно, неудивительно, так как солнце поднималось все выше и выше; но и Этельбруда тоже кое-что сделала, и не стоит отнимать это у нее.