Дети лампы. Книга 3. Джинн и Королева-кобра - Филип Керр Страница 20

— Я рада, что ты находишь это забавным, — холодно произнесла Филиппа, сжимая кулаки. Стой Дыббакс поближе, она, вероятно, ударила бы его со всего размаху. — К сожалению, мы не знали, какую встречу ты нам готовишь, а то остались бы дома и не потащились в такую даль, да еще с такими сложностями.

— Ребята, простите, я просто не смог удержаться. В том смысле, что это место… оно такое… здорово располагает к розыгрышам. Разве не так?

— Мы считали, что твоя жизнь и вправду в опасности, — сказал Джон. — Так ты, во всяком случае, написал в письме.

— Это правда. Каждое слово — правда. Честно!

— Оно и видно, — с горечью произнес Джон. — Вся правда написана у тебя на лице, болван.

— Но я не врал! — настаивал Дыббакс — Я очень благодарен, что вы приехали.

— Пошли, Джон, — сказала Филиппа. — Нам пора домой.

— Подождите, — взмолился Дыббакс — Выслушайте меня, пожалуйста.

— Ладно, говори, — смилостивился Джон. — Но, чур, без дураков.

Они вернулись в необъятную гостиную.

— Что тут у тебя за тип? — спросил Джон, опасливо глядя на обезьяну.

— Это Макс. Он был дворецким у моей двоюродной бабушки Фелиции больше тридцати лет.

— Это она? — спросила Филиппа, разглядывая висевший над камином большой портрет поразительно красивой девочки лет примерно десяти. — Твоя бабушка? Ну, когда она была маленькая?

— Нет. Это моя сестра, Фаустина.

— Ой, а я и забыла, что у тебя есть сестра. — Филиппа смутилась.

— Была сестра, — ответил Дыббакс. — Ее больше нет. Ясно?

Наступила неловкая тишина.

— А почему твоя бабушка сделала обезьяну своим дворецким? — спросил Джон, чтобы сменить тему.

— Она никогда не жаловала мундусян, — сказал Дыббакс. — Потому и купила когда-то остров Баннерманна. Люди обыкновенно сюда не суются. По очевидным причинам. В общем, она взяла Макса из зоопарка, когда он был совсем еще мал, и наделила его некоторыми человеческими качествами типа речи и всяких тонких мозговых функций. Похоже, он был очень неплохим органистом. Насколько я понимаю, они тут прекрасно жили-поживали. По крайней мере, до вчерашнего вчера. Вчера бедняга Макс окочурился. В шестьдесят один год, для гориллы это считается глубокой старостью. Но я, честно сказать, все равно удивился. — Он печально покачал головой. — Бедная бабка Фелиция ужасно расстроится, когда вернется домой.

— А где она теперь?

— С моей матерью. Ищут меня.

— Они так и не знают, где ты? — удивилась Филиппа.

— Макс меня прекрасно понял. Почуял, в сущности. Он просек, что, если бы я вернулся домой к матери, я подверг бы ее жизнь опасности.

— Послушай, расскажи-ка нам все подробно, — попросила Филиппа. — С самого начала.

— После того как мы, все трое, вернулись из форт-Беннинга в Палм-Спрингс, — рассказывал Дыббакс, успев поведать близнецам о краже жезла, — мистер Бленнерхассит показал рисунки, которые мы нашли в жезле Геринга, одному парню из какого-то музея в Малибу. Он подтвердил все предположения: две работы — Леонардо да Винчи, одна — Рафаэля, одна — Микеланджело и одна — Боттичелли. Но шестая картина, акварель, была намного более позднего периода и совсем не такая ценная. Он сказал, что сам в этом периоде не специалист, но думает, что это так называемая картина Компании, хотя, что это такое и какой компании, я толком не понял. Но она мне все равно понравилась больше, чем все остальные, и поскольку оценили ее всего в полторы тысячи долларов, мистер Бленнерхассит решил мне ее просто подарить. На память.

Джинниоры все еще находились в огромной гостиной, перед камином величиной с целый грузовик. Диван, на котором они сидели, похоже, стоял когда-то в спальне у китайского императора. Над их головами висела медная люстра, тоже немаленькая — размером примерно с домашний спортивный комплекс. Над камином висел портрет сестры Дыббакса, Фаустины. Теперь, когда Филиппа уже знала, кто изображен на портрете, она находила между Фаустиной и Дыббаксом немалое сходство: те же темные волосы, темные глаза, такая же бледность, высокие скулы, тонкие длинные пальцы, как у пианиста. И тот же своенравный, лукавый взгляд. Неужели Фаустина погибла? Филиппе ужасно хотелось это выяснить, но она поняла что вопросы придется отложить до встречи с мамой. Не стоит огорчать Дыббакса разговорами о сестре.

— Да, еще, насчет этого парня из музея… — сказал Дыббакс. — Про цены он говорил довольно уклончиво. Все пел об историческом значении нашей находки, о том, что она бесценна. А для меня что «бесценный», что «бесценок» — все едино. Я люблю цифры. Короче, когда он ушел, я решил попробовать узнать через интернет-аукцион, сколько нам причитается. Там-то я и выяснил, что на продажу выставлена копия жезла рейхсмаршала Германа Геринга. Точная копия того самого жезла, который я оставил в военном музее в форт-Беннинге. Когда я рассказал об этом мистеру Бленнерхасситу, он страшно разозлился. Буквально впал в ярость. И позвонил в Нью-Йорк человеку по имени Хайман Страсберг — это ювелир, который делал копию по его заказу, потому что было очевидно, что этот Страсберг сделал не одну копию, а две. И оставил одну себе, чтобы выставить потом на аукцион. Но трубку снял никакой не Страсберг. Гарри Бленнерхассит наткнулся по его номеру на нью-йоркского полицейского, и тот сказал, что Хайман Страсберг умер. И не просто так, а от укуса ядовитой змеи. Гарри сказал, что ему очень жаль, но следствию он помочь ничем не может. Да и правда — чем он мог им помочь? Ну, выходит, произошел нелепый такой несчастный случай. Не то чтобы в Нью-Йорке вовсе не водятся ядовитые змеи. Водятся, еще как. Есть полосатый гремучник, цепочный карликовый — тоже гремучник, а еще медноголовый щитомордник, или попросту мокасиновая змея. По улицам они, конечно, не ползают, согласен, но в штате Нью-Йорк змеи водятся. Начнем с того, что даже здесь, на острове, я мокасинку видел. По крайней мере, думаю, что это была она.

Филиппа опасливо огляделась. Она не любила змей почти так же сильно, как летучих мышей и пауков.

— Ты, похоже, много всего знаешь о змеях, — сказала она Дыббаксу.

— О змеях? Это точно. У меня дома вообще-то есть сосновая змейка, Джорджем зовут. А раньше я держал гремучника по имени Райан, только он сбежал, уполз в канализацию.

— И как теперь умываться?! — ужаснулась Филиппа.

— Я всегда любил змей, — продолжал Дыббакс. — Потому-то мне так нравилась эта акварель, «картина Компании». Там была изображена змея. Но я об этом даже не вспоминал, пока не вернулся домой от Бленнерхасситов. И тут мне пришло в голову, что, возможно, есть связь между этой картиной и змеей, которая убила мистера Страсберга. Поэтому после ужина я снова пошел к Брэду. Только подошел к их дому, сразу понял: дело — труба.

Дыббакс глубоко вздохнул и помрачнел. Когда он снова заговорил, в глазах у него стояли слезы.

— Вещи все были разбросаны, как после ограбления. Жезла на месте не оказалось, но рисунки, как ни странно, не тронули. А потом я нашел их обоих. — Дыббакс сглотнул слезы. — Брэда и его папу, Гарри. Мертвых. Лица у них были совершенно синие, а глаза красные. Поэтому, ну и из-за этой истории с Хайманом Страсбергом я решил, что причина… та же… укус ядовитой змеи. — Голос Дыббакса дрожал все сильнее. — Я пригляделся и нашел отметины от зубов у них на руках и ногах. Много отметин. Как будто каждого змея укусила по нескольку раз. — Он покачал головой и стер со щеки слезу. — В общем, я захватил все рисунки и дал дёру. Сначала домой. Послал вам письмо по электронке, а потом сотворил смерч и — прямиком сюда, на остров Баннерманна. Бабушка гостит у моей матери, поэтому я и решил, что здесь меня искать никто не станет. — Он пожал плечами. — Ну вот и вся история. Потом приехали вы.