Другая половина мира - Михаил Ахманов Страница 20

Тяжелая ладонь легла на плечо О’Каймора, но он, не оглядываясь, только кивнул головой. По едкому табачному запаху было ясно, что подошел Хомда, старший его абордажной команды, рослый верзила, нагой по пояс. Грудь его и лицо покрывала татуировка, левую щеку рассекал глубокий шрам, зубы на медно-красном лице свирепо щерились. Длинные черные волосы были связаны тугим узлом на затылке, в них торчали два пышных пера.

— Мой готов, — заявил он, раскачивая тяжелую коатлийскую секиру с четырьмя лезвиями. — Мой люди тоже готов. Будем резать?

— Будем, — усмехнулся тидам. — Только гляди, сын черепахи, чтоб тебя самого не прирезали! Там тайонельцы.

— Хо! — Хомда презрительно сплюнул за борт. — Тайонел, хо, хо! Мой резал их в лесу, мой резать их на море! Хо!

Он не бахвалился, ибо в самом деле отсек немало тайонельских голов — и в лесах, и в горах, и на Великих Пресных Водах. Хомда не был кейтабцем, а уродился в тех самых Туманных Скалах, Лесных Владениях или в Краю Тотемов, где О’Каймор бывал весьма редко и куда снова попасть не стремился. Настоящее имя его звучало как Хомдатарал Сигор Чикара, что на дикарском лесном наречии значило Воин-со-Шрамом-на-Щеке, но на Островах предпочитали сокращать прозвища чужаков. К мореходам О’Каймора он прибился года три назад, во время набега на один из торговых городов Восточного Побережья. Вышел из леса, когда драммары уже собирались отваливать, и заявил на скверном кейтабе:

«Мой — великий воин! Мой плавать с вами». С тех пор язык его не сделался лучше, но О’Каймор весьма ценил Хомду — за силу, свирепость и бесподобное умение обращаться с коатлийской секирой. Он и вправду был великим воином.

Сейчас, стоя рядом на носу «Тофала», кейтабский тидам и дикий воин из северных лесов являли собой забавное зрелище. О’Каймор, подобно большинству людей с Островов, казался невысоким, приземистым, но длинноруким; кроме того, его отличали изрядная полнота, толстая мощная шея и выпуклая бочкообразная грудь. Его широкое лицо было обветренным и смуглым, но без примеси медно-красного оттенка; нос — расплывчатых очертаний и слегка приплюснутый, губы — полноватые и сочные, волосы коротко острижены. Перьев он не носил, считая это дикарским обычаем, но кожаная туника и юбка, как и голенища высоких сапог, были расшиты мелким жемчугом, что придавало тидаму щеголеватый вид. Поверх туники сверкал легкий бронзовый доспех с перламутровым гербом, защищавший грудь и живот, за поясом торчали два изогнутых клинка, подлинней и покороче, и зрительная труба — Око Паннар-Са. Лет О’Каймору было около пятидесяти, и он являлся достойным представителем кейтабской знати — полупират, полукупец и, безусловно, один из лучших навигаторов Морского Содружества.

Хомда казался выше его на добрый локоть и носил только набедренную повязку, сандалии грубой кожи да ожерелье из когтей гигантского северного медведя. По обычаю своего неведомого лесного клана, он был татуирован: зеленые змеи, знак его Тотема, переплетались на груди, на могучих плечах и лопатках, шею же, щеки и лоб украшали изображения алых и желтых кленовых листьев, среди которых внушительный орлиный нос торчал как скала над осенним лесом. Весил он раза в полтора побольше плотного О’Каймора, но отличался кошачьей ловкостью и быстротой движений; силен же был как тот самый медведь, чьи когти болтались у него на шее. В определенном смысле он, как и кейтабский тидам, являлся достойным образчиком своего племени — лесных дикарей, из века в век упорно тревоживших границы Тайонела.

Видно, с тайонельцами у Хомды были давние счеты; поглаживая шрам на щеке, он уставился на корму торговца словно волк на стадо жирных оленей. О’Каймор скосил глаз на дикаря и довольно хмыкнул — выглядел Хомда заправским разбойником и душегубом, что всегда вдохновляло людей из абордажного отряда. Эти парни уже толпились на палубе, потрясая дротиками и метательными ножами — крепкие, коренастые, смуглые, обветренные и просоленные всеми морскими ветрами. Его бойцы, его дружина! Ощутив законную гордость, О’Каймор рявкнул, призывая помощника:

— Эй, Торо! Одноглазый, чтоб тебя Паннар-Са пнул под зад! Всем — пива и табака! И пусть гребцы приготовят самострелы и крючья!

Он ткнул Хомду в бок, сунул ему недокуренную скрутку:

— Иди, черепаший ублюдок! Сейчас будем резать.

Осклабившись, северянин жадно схватил хозяйский подарок, вскинул секиру на плечо и направился к своему отряду. До купеческого судна оставалось немногим более полета стрелы, и «Сирим», второй драммар О’Каймора, вспенивая воду четырьмя десятками весел, ловко обходил намеченную жертву слева. Там уже готовились к бою: сверкали клинки и наконечники копий, Ар’Чога, раздавая затрещины, строил своих головорезов в шеренгу. Ухмыльнувшись, О’Каймор опять навел свою трубу на купца и обомлел. Челюсть у него отвисла, полные губы побелели, на висках выступили капли пота; пробормотав проклятье морским демонам, он снова приник к Оку Паннар-Са.

Так и есть! Стальные панцири тайонельских воинов, стоявших на кормовой надстройке, были изукрашены чеканными волчьими головами, а на шлемах торчали не серые перья, а волчьи хвосты!

Дети Волка! Лучшие из лучших, опора Дома Тайонела! Во имя Шестерых, это было невероятно, но это было так! Воины сагамора Харада, Ахау Севера, никогда не нанимались охранниками на купеческие суда; это считалось ниже их достоинства, да и сагамор не потерпел бы подобного ущерба своей сетанне. Случай из ряда вон выходящий; значит, на этом судне везли нечто особо ценное. Нечто такое, что могли сохранить и защитить лишь самые умелые тайонельские бойцы.

Кстати, сколько же их? Облизнув губы, О’Каймор принялся считать. На корме — двадцать человек… и наверняка, десятка три на палубе… Сила! Теперь клинки и дротики трехсот кейтабцев уже не казались тидаму гарантией успеха, ибо враги были закованы в сталь и умели рубиться в сомкнутом строю. Страшный противник! Каждый из этих рослых опытных бойцов стоил по меньшей мере четырех островитян из его дружины.

Но, не разложив костра, не поджаришь мясо… А мясо тут было — сочный большой кус, иначе бы Дети Волка не стерегли его!

Снова облизнув пересохшие губы, О’Каймор обернулся и приказал:

— Торо, людей к метательным машинам левого борта! Поставь лучших — Руена и Пахо!

— Однако, мой господин… — Одноглазый помощник,следивший за раздачей хмельного и табачных листьев, почесал в затылке. — Мы же, клянусь клювом Паннар-Са, спалим всю добычу!

— Делай, что говорю, черепашье яйцо! Там, — О’Каймор вытянул руку в сторону приближавшегося судна, — полсотни тайонельских волков в железе! Хочешь, чтоб нас перебили как откормленных керравао?

Помощник разинул рот, люди вокруг него загудели. Никто, разумеется, не испугался; они поняли, что бой будет тяжким, но и добыча окажется достойной. Пожалуй, на суше немногие из них рискнули бы скрестить оружие с бойцами Тайонела, но корабельная палуба — не земля; шаткие доски привычней кейтабцам, чем лесным воинам.

Торо вышел из столбняка и принялся расставлять стрелков у катапульт. Метать горшки с огненным зельем и струи пламени умел почти каждый, но Руен и Пахо считались лучшими наводчиками. Убедившись, что они заняли положенные места, О’Каймор распорядился залить в баки жидкий огонь и пояснил: