Орден Сталина - Алла Белолипецкая Страница 20

Коробка наполнена была книгами, старыми, с вытертыми обложками, с названиями, набранными латиницей. Не притрагиваясь к книгам, женщина стала поворачивать коробку так и этак, чтобы разглядеть со всех сторон ее содержимое. А потом потянулась к мочке левого уха и начала так и этак крутить бирюзовую сережку – что было у неё признаком серьезных размышлений и сомнений.

Впрочем, решение Анна приняла быстро.

Закрыв коробку, она взяла с одной из полок граненый стакан (не очень хорошо вымытый, с желтоватыми пятнами на дне), подошла с ним к двери и, приставив к ней полую часть нехитрого акустического приспособления, припала ухом к его донышку. Поначалу она никак не могла составить что-то связное из доносившихся до нее звуков, но затем слух ее слегка адаптировался, и она смогла разобрать, как Григорий Ильич спросил:

– Какие именно?

Ответ его собеседника Анна тоже частично расслышала:

– …Архидокса… Великая астрономия… Обе – шестнадцатого века… – И он произнес еще несколько слов – на латыни; очевидно, то были названия книг.

Анна не поняла, что за вопрос задал после этого Григорий Ильич, зато отлично разобрала ответ его гостя. Тот, явно довольный, несколько возвысил голос:

– Одна особа, в прошлом – его близкая знакомая, вызвалась сотрудничать с нами.

Они произнесли еще несколько плохо слышимых фраз, но было очевидно: беседа подходит к концу. Анна поняла, что Григорий Ильич провожает посетителя до двери, и расслышала слова Семенова:

– Будем действовать, как условились, Глеб Иванович.

Не дожидаясь, когда раздастся хлопок закрываемой двери, Анна вернула стакан на прежнее место и отскочила к противоположной стене каморки. Ей показалось, что стеллаж у нее за спиной слегка качнулся – не так, как качается шкаф, готовящийся упасть, а как покачивается оконная рама на смазанных петлях. Но оглянуться, выяснить, что означает это колебание, она не успела: на пороге возник Семенов.

В кабинете Григория Ильича имелось несколько кресел с низкими спинками, и в одном из них, придвинувшись к самой стене, сидела теперь красавица-кинооператор. Семенов стоял рядом, глядя на неё, но мимо ее глаз. Анна заметила, каким неестественно гладким было его лицо и как поразительно контрастировала эта гладкость с брезгливым и сардоническим, словно у капризного старика, изгибом губ.

Оглядев Анну, Григорий Ильич произнес почти ласково:

– Я полагаю, проблему с пленками мы разрешим очень легко. – И, без всякой паузы, едва договорив, впился поцелуем в Аннин рот.

Не ожидавшая подобного маневра, Анна дернула головой, отстраняясь от чекиста, и с размаху треснулась затылком о дубовую панель на стене. Семенов, усмехаясь, выпрямился и отступил на шаг, а его гостья, морщась от боли, схватилась рукой за ушибленное место.

Повисло молчание. Анна с чрезмерной пристальностью разглядывала портрет товарища Сталина на стене; ее губы жгло и покалывало. Ей страшно хотелось вытереть их рукой, а еще лучше – сплюнуть раза два или три, но, конечно же, сделать это она не решалась. Чекист вновь неотрывно смотрел на нее, и молодая женщина ощущала его взгляд щекой и половиной лба, к которым вдруг прилила кровь.

– Что же, – произнес, наконец, Григорий Ильич, – коль уж я вам не по сердцу пришелся, навязываться я не стану. И, дабы вы не думали, будто я теперь затаил на вас обиду, я вам предложу такое, о чем другие киношники могут только грезить. – Он выдержал паузу, глядя по-прежнему не в глаза Анне, а на неведомый предмет у неё за спиной. – Завтра на Центральном аэродроме будет авиационный праздник.

При этих его словах красавица не сдержала вздоха. Сколько ни просила она руководство своей кинофабрики, снимать грандиозное зрелище поручили не ей, а другому, маститому оператору.

– Так вот, – продолжал комиссар госбезопасности, – мне известно, что некая группа ваших коллег уже получила задание запечатлеть на пленку предстоящее торжество. Однако я, – он сделал акцент на последнем слове, – считаю, что лучше вас, дорогая Анна Петровна, никто с этим делом не справится…

(«Когда ж он успел всё обо мне узнать: и моё имя-отчество, и другое?..»)

…а потому я прямо сейчас позвоню вашему начальству, и – можете не сомневаться: завтра на аэродром отправитесь именно вы. И все участники вашей съемочной группы, конечно.

Анна с некоторым усилием выговорила:

– Спасибо вам. Вот только…

– Ах, да, да, – Григорий Ильич великодушно взмахнул рукой, – вам нужно переснять несколько эпизодов. Мы займемся этим, когда праздник завершится. Обещаю: сразу по его окончании я вас отыщу. И уделю вам столько времени, сколько понадобится.

Надо признать, он не соврал и уделял теперь Анне предостаточно времени: третью ночь подряд ее выводили к нему на допрос. Только это, по сути дела, было фиглярством; уже на первом допросе, поздним вечером 18 мая, Анна поняла, что Григорий Ильич всё уже решил и определил для нее.

В ночь с восемнадцатого на девятнадцатое Анну усадили не в кресло, а на продавленный стул со спинкой твердой и шероховатой, как шкура бегемота. В первый ее приход сюда, когда Григорий Ильич отметил ее Иудиным поцелуем, стула этого здесь не было вовсе; очевидно, его принесли специально для неё. Не похоже было, что Семенов специализируется на проведении ночных допросов. К примеру, столик для стенографистки в его кабинете отсутствовал (как и сама стенографистка). Да и не по чину было комиссару госбезопасности допрашивать ночами узников – для этого в НКВД имелись сотрудники рангом пониже.

Но вот, поди ж ты: ради Мельниковой Анны Петровны, 1910 года рождения, кинооператора фабрики военных и учебных фильмом, Григорий Ильич решил пожертвовать ночным отдыхом. И, едва та кое-как устроилась на стуле, поднес к ее глазам (не передавая ей в руки) лист бумаги, который извлечен был из Анниной сумочки. Теперь красавица-кинооператор наконец-то могла прочесть загадочное послание.

«Братья и сестры!» [2]

– так начиналось это письмо, и одна только странность обращения заставила Анну тотчас перевести взгляд к нижней части листа – туда, где должны были находиться дата и подпись. Полоска бумаги внизу была загнута внутрь, и узница невольно потянулась, чтобы отогнуть ее. Но тотчас поплатилась за это. Григорий Ильич, державший перед нею листок, был начеку. Каменными своими пальцами он вцепился ей в предплечье, прошипев: «Убери руки…», и добавил непечатное слово. Так что дальше арестантка читала, уже не пытаясь прикоснуться к письму.

«Вы живете в стране, зараженной коммунистической чумой, – писал неведомый автор, – где господствует красный кровавый империализм. Именем ВКП (б) прикрываются бандиты, убийцы, бродяги, идиоты, сумасшедшие, кретины и дегенераты. И вы должны нести этот тяжелый крест. Никто из вас не должен забывать, что эта ВКП означает второе рабство.