Царская невеста - Валерий Елманов Страница 20

Все это так явственно читалось на его лице, что я неожиданно для самого себя решил продолжить мысль Иоанна, как бы помогая ему.

– Я понял тебя, государь. По-твоему, раз подтверждений, что ты Бова-королевич, никаких, то, стало быть, нет тебе веры, – вежливо заметил я. – Выходит, что и мне, коль я грамоток не имею, веры тоже нет, ибо в таких делах на пустые слова полагаться опасно. Что ж, твоя правда.

Вообще-то рискованно таким образом атаковать самого себя, но лишь с одной стороны. С другой же получается иная картина. Если допрашиваемый выступает в роли добровольного помощника, то отношение к нему должно измениться. Наглость, конечно, но мне почему-то показалось, что нужен необычный ход, который собьет царя с наезженной колеи допроса.

Разумеется, получилось не столь уж оригинально, но голова с лютого похмелья выдавать на-гора нечто посущественнее наотрез отказывалась, соглашаясь исключительно на самое простое – переводить царскую мысль на современный лад и логически развивать ее.

Впрочем, пока хватило и этого. Иоанн даже не сумел сдержать своего одобрения. Довольно хмыкнув, он кивнул на меня и заметил, обращаясь к Малюте:

– Учись, Гришка, яко излагает.

Ну прямо Остап Бендер, когда он выпрашивал стулья у монтера Мечникова.

– Будто по книжице словеса читает, буквица к буквице. И как согласно все.

Ага. Согласно. Осталось только вслед за тем же Мечниковым изречь, что согласие есть продукт непротивления сторон, а потом, как человек, измученный нарзаном, потребовать медку.

А царь меж тем продолжал:

– Такого и на дыбу жалко подвешивать – да что поделать, коль мне охота истину узнать. Али ты ее так поведаешь?

– Я ж очистился, государь. – И тут же вздрогнул, вспомнив о судном поле.

Неудачно он меня выдернул с подворья князя Воротынского. Не вовремя. И вообще, это свинство. Может, у меня психологическая травма. Даже две – чуть душегубом не стал, и чуть любимая не бросила. Меня к психотерапевту надо, а тут – я покосился на Малюту – скорее уж патологоанатом прислан. Во всяком случае, запах аналогичный, да и прочее тоже.

Такое ощущение, что он вот-вот энергично потрет ладошки и бодро осведомится: «Ну-с, с чего начнем, государь? Грудную клетку вскроем или черепную коробку? Воля ваша-с, однако смею предупредить, что тогда тело будет безнадежно испорчено скорейшим летальным исходом, а мы даже не услыхали, какую мощь могут развить его голосовые связки, если воткнуть сюда и туда иголочки, а затем ласково выдернуть у него из бока кусочек мясца вон теми раскаленными щипчиками. Да-да, очень хорошо придумано – и вырываем, и сразу ранку прижигаем. Никакой тебе инфекции, никакого заражения. А затем и послушаем. Как знать, может, сей образчик имеет несравненный голос Шаляпина. Хотя нет, судя по тому что он фрязин, – тогда Карузо. Ах, все-таки трепанацию черепа? Ну как угодно. Вы – ведущий специалист. Можно сказать, светило, божий помазанник, вам и карты в руки».

– Руси жаждал послужить, – не совсем уверенно выдал я, не зная, что сказать в свое оправдание.

– Гм-м, Руси… А пошто доселе не объявлялся? – осведомился ведущий специалист. – Ты ж тут поболе лета ужо.

Да какое там лето. Срок уже не на три летних месяца – на годы идет. Хотя да, тут как раз летом год называется. Тогда все верно.

– И пошто скрывался от меня, яко хороняка?

Ха! Это мы еще поспорили бы, кто из нас хороняка. Я, который за Русь дрался, или ты, который как Шер-Хан, трусливо поджав хвост, бежал от рыжих собак. Ну не рыжих, но все равно собак. Между прочим, тоже на север. И шакала с собой прихватил – верного Табаки. Ладно, не буду я спорить, так и быть. Радуйся, мужик, что мне с бодуна лень устраивать дискуссии, а то бы я тебе напомнил, кого именно Девлет-Гирей назвал в своем послании хоронякой.

– Есть такой обычай в нашем роду, – вместо этого коротко заметил я, – поначалу надо послужить, а уж потом объявляться за наградой.

– Ты тут лисьим хвостом не мети, – оборвал царь. – Я речь не о награде веду, а о том, пошто о себе не давал знать.

– Стыдно было, государь, – честно заметил я. – Когда я сюда прибыл, то на мне такая одежа была – не к каждому окольничему в гости в такой прийти можно, не говоря уж о боярах. А пред твои ясные очи явиться и вовсе соромно.

– Вот испросил бы службишку, тут я тебя и приодел бы, – нашелся Иоанн.

Но и мы не лыком шиты. Чай, не в капусте найден – имеем что сказать.

– Верю, приодел бы. А честь как же? Не ровен час, подумаешь, будто я вовсе поизносился, а потому все равно к кому наниматься – лишь бы из нужды выйти. Если б наймитом был – не смутился. Но я осесть тут хочу. Чтоб навсегда. Чтоб дети и внуки тут родились да Русь за свою родину считали.

– Ишь ты, – хмыкнул Иоанн, но уже не так недоверчиво.

Подобрел, по голосу чувствуется. Но расслабляться было нельзя – сдаваться царь не собирался.

– Складно сказываешь.

Ну прямо как Горбатый в телесериале. Только от этого, в отличие от телебандита, обещания, что меня зарежут не больно, не дождаться. Не принято оно здесь – не больно.

– Токмо сдается мне, что никакой ты не Константин Монтеков.

– Уж больно чистый говор, – немедленно вписал свои три копейки Скуратов.

– Вот-вот, – подтвердил Иоанн. – Опять же страха я в тебе не чую. Ни пред Малютой, ни пред местечком оным. Стало быть, доводилось тебе уже попадать в пыточную. Тогда, выходит, ты тать шатучий али душегубец.

– Бывать и впрямь доводилось, только в гишпанских землях, – подтвердил я, но тут же уточнил: – За веру православную пострадал. Очень уж хотел король тамошний, Филиппом его кличут, чтоб я в латиняне перекрестился. За это и земли сулил, и злато, и чин при дворе немалый.

– Ну а ты что же? – лениво осведомился царь.

– А я отказался. Нешто можно веру на злато поменять? Такого греха господь нипочем не простит. Вот и довелось претерпеть.

– Хуже чем у нас? – уточнил Иоанн.

– Бог миловал, как тут пытают, я не ведаю, а там… – Я набрал в грудь побольше воздуха и приступил к подробному описанию пыток.

Ох, как трудно врать с похмелья, если б кто знал. Хорошо, что голова, убоявшись грозящей ей некой хирургической операции по отделению от туловища, начала выдавать на-гора. Снова пригодилась начитанность. Если когда-нибудь каким-то чудом попаду домой, первым делом разыщу портрет Шарля де Костера, закажу для него рамочку и каждую неделю буду зажигать перед ним лампадку. И свечей в церкви наставлю за упокой его души. Много-много. Целый пучок, а то и два. В тот день, если бы не его «Легенда об Уленшпигеле», я бы точно засыпался, а так даже Малюта и тот заслушался. Про самого царя не говорю – тот чуть слюну не пустил. Лишь под конец, встрепенувшись, перебил меня и ехидненько протянул:

– Славно сказываешь, славно… А что ж про наших катов молчишь? Али мне с тебя силком каждое словцо вытягивать? Оно, конечно, нам и без тебя кой-что ведомо – знакомец твой сказывал, – да не все. Ты как, не желаешь с ним поцеловаться, по христианскому обычаю? Чай, долгонько не видалися. – И небрежно кивнул на неподвижно повисшую на дыбе человеческую фигуру.