Люди с солнечными поводьями - Ариадна Борисова Страница 21

О Нижнем мире Санда раньше слыхал от Ньики, о других невероятных вещах узнал впервые. Если верить бывалым торговцам, студеное морское дыхание в той стороне продувает почву насквозь и деревья растут не выше мелкого кустарника. А у берегов над скрипящей шугой летают стаи пестрых птиц, и такая их прорва, что сплошные крылья на целых полгода затмевают солнце.

– Как же люди живут без света? – удивился Санда.

– Чего им не жить, если взамен солнца в небе день и ночь горят сполохи разноцветного огня, – пояснили ему.

– Разве их видно сквозь крылья?

Торговец усмехнулся – мудрый жрец, а сам не может скумекать.

– Смертным птицам не заслонить отражения студеного костра властителей Нижнего мира.

– Почему – отражения?

Ох уж настырный! На выручку товарищу пришел второй купец:

– Оцепеневшее от холода небо над тундрой давно превратилось в гигантскую пластину льда, вот и отражает все, что на потусторонней земле происходит.

Первый степенно продолжил:

– Из темных глубин моря часто выползают бесовские звери – черные бесшерстные коровы и быки с нерпичьими ластами. Кожа их блестит, как звездная ночь, а лбы комолы, зато страшные усатые пасти щерятся клыками. На этих быков охотятся люди, называющие себя прибрежными луора́бе. Они строят жилища из шкур морских оборотней и ездят на собаках. Молятся чете морских духов – вонючему старикашке размером с мышь и громкоголосой бабке. Туловище старушонки круглое, ножки кривы, тощи, сама ростиком с паука…

Дальше рассказывали, сменяя друг друга:

– Те из наших, кто свел знакомство с прибрежным народом и рискнул попробовать мясо зверей Нижнего мира, уверяли, что оно, пока свежее, по вкусу не хуже оленьего.

– Между тем случайно забредшие на побережье медведи, волки и лисы, едва завидев демонических пришельцев, сразу седеют от ужаса. Поэтому все земные звери там белые, кроме оленей, привычных к явленью чертей…

– У прибрежных луорабе есть тундровые родичи. Они кочуют по равнине и сопкам со стадами коренастых, очень жирных оленей.

– Можно жарить мясо этих олешков в котле без воды – столь сально, что к днищу не липнет!

– Богачи, говорят, владеют несметными стадами.

– Сами хозяева не в силах их сосчитать!

– А в пещерах острых северных хребтов живут волосатые чучуны́ – снежные недочеловеки…

– Они воруют в стойбищах женщин и детишек!

Санде стало не по себе. Хорошо, что до ледовых просторов Мерзлого моря, скрытого голой горной цепью, все же не близко и не туда направляются стопы храбрых нельгезидов. Но и тут, близ Большой Реки, стремящейся к морю, изломы обнаженных гольцов вспарывали землю, как зубы младенца десну. Почва внутри была каменно-ледяной. Деревья плохо росли в высоту, а корни их спускались вглубь не ниже, чем в размах рук. Здешние леса могли похвастать лишь гущиной путаных дебрей. В иных чащобах не то что человеку, но и проворному зверю было не пролезть. По паволокам, пологим откосам, по краям круглых аласов расползалась темная тайга. В ней неумолчно пели птицы. Кукушки отмеривали годы чьих-то жизней, по ночам пугающе хохотали совы. Всюду лазоревыми каплями мерцали озера, оправленные в ивовые оборья… Странная, суровая и прекрасная земля – Северная Йокумена!

* * *

Все чаще стали встречаться стойбища кочевников и островки йокудских поселений. Вскоре к отряду примкнуло несколько конных йокудов и оленный человек племени ньгамендри. Они тоже направлялись на торжища. Нельгезиды с ходу начали предлагать им какие-то безделушки за богатые меха.

Молодой ньгамендри пустился в незнакомые земли впервые. Топор у него был каменный, а наконечник на копье костяной. Раздосадованные несговорчивостью спутников, торговцы принялись насмешничать над диковатым парнем.

В Санде кровь забурлила от возмущения. Он уважал родичей тонготов ньгамендри, славящихся честностью и прямотой.

– Ньгамендри не ведают хитрости и обмана, – заметил негромко. – Им, наивным, известна только гордая правда.

Торговцы сразу замолчали.

Новые попутчики прониклись к Санде почтением. Справедливые речи, толковые советы и обширные познания жреца заставляли думать о нем как о глубоко умудренном опытом человеке. Величали его по-здешнему – Сандалом, что означало Лучезарный. За долгие дни пути жрец привык к новому имени. Звучание казалось завершенным, да и смысл, что уж говорить, был куда казистее прежнего.

Как-то раз, отходя ко сну, Сандал вспомнил Ньику и стал мысленно оправдываться перед ним:

– Мне неизвестно, кого или что я должен найти. Я до сих пор не знаю, кто она – та, которая меня ищет. Да, еще надо признаться, учитель… Прости, мое имя снова поменялось.

Глянув на него сурово, старик, по своему обыкновению, затрещал длинными пальцами. Догадываясь, что уже спит и видит наставника во сне, Сандал виновато опустил голову:

– Имя теперь слышится по-другому, и значение у него иное…

– Какое же?

Жрец объяснил, запинаясь от неловкости. Попытался защититься:

– Не все ли равно, как меня величают внешне? В сердце я остался прежним. Я – Такой-же-как-все и благодарен тебе за благословение. За то, что ты воспитал меня… вразумил, вырастил…

– Разве ты вырос?

Ньика печально улыбнулся, перед тем как покинуть повелевающую снами воздушную душу жреца. Сандал с обидой понял, что верховный не возраст имел в виду.

* * *

Начался Месяц белых ночей[41]. Йокуды ласково называли их кумысными. Едва успевало пожариться на костре оленье стегно, нанизанное на рожон в закатных лучах, как почти тут же рассветало. Несмотря на усталость, засыпали часто под утро.

Старшой конников, мужчина внушительного и бывалого вида, был мастер петь красивые песни-притчи. Одна из них полюбилась Сандалу.

Может, было оно, может, не было, говорят, будто люди бессмертные со святыми богами и духами населяли небес девять ярусов, понимали язык всего сущего, жили в сытости и благоденствии. Сверху – солнце с луною бессменные, снизу – реки-озера молочные в берегах из пушистого кёрчэха…[42]Разве есть жизнь подобная где-нибудь?

Но однажды постыло пресыщенным бытие, столь волшебно прекрасное. Грезить начали, неблагодарные, о страстях и победах неведомых, о земле немудреной, да собственной.

В том, что киснет, известно брожение, – так железо исходит окалиной, гнется, крутится и выпрямляется; так ждет встряски ыты́к[43]перед праздником для кумыса с закваскою дедовской… Боги с духами страшно разгневались. Девять ярусов враз продырявили до небес, называемых пешими, да в прореху людей и низринули!

Конец ознакомительного фрагмента