Безликий - Павел Корнев Страница 21

– Разумеется, кузина! – пообещал я. – Кто это был?

– Рудольф Дизель, инженер. Это все, что я о нем знаю.

– Когда от него… избавились?

– Три года назад, в апреле.

Я кивнул и вышел за дверь.

3

Клуб я покинул через черный ход. Постоял немного на заднем крыльце, задумчиво поглядывая по сторонам, затем сбежал по выщербленным ступенькам и сразу свернул в соседнюю подворотню.

Кругом – сырые стены, над головой – клочок неба и веревки с бельем. Крики и ругань в квартирах, навязчивый запах готовящейся еды. Темно, тесно, душно. Не думаю, что смог бы здесь жить. Да нет, точно бы не смог.

Задыхаюсь.

Прибавив шаг, я прошел пару дворов и вывернул к набережной канала Меритана, по ней и отправился дальше. Очень скоро дома расступились, и впереди замаячила ширь Ярдена. Я сделал глубокий вдох и замер, любуясь открывавшимся с обзорной площадки видом.

Ветер гнал сверкавшую на солнце рябь, паровые буксиры и самоходные баржи уверенно шли против течения, за ними стелились над водой косматые струи дыма. Тут же сновали прогулочные лодки и яхты. Медленно, очень медленно и солидно плыл пассажирский пароход. Вдалеке реку перечеркивала полоса протянувшегося от берега до берега моста.

Но главное – простор. И небо.

Небо и простор.

При этом Ярден не мог похвастаться ни особой красотой, ни прозрачностью вод. Сбросы промышленных предприятий, стоки очистных сооружений и уличные ливневые канализации отравляли реку, делали ее мутной и зловонной. У берега на поверхности колыхался мусор и блестели масляные пятна.

Появись Афродита из этой серой пены, и вряд ли кто-либо счел бы ее красавицей. Скорее уж наоборот.

Я открыл конверт и вытащил убранные в него фотоснимки.

Там – человек, весь в ожогах и порезах, но уже не свежих, а начавших подживать. На плече – след затянувшегося пулевого отверстия. И сгоревшее до костей лицо.

Мое лицо. Мое настоящее лицо.

Лицо, которого я совершенно не помнил.

Студеный октябрьский ветер, плеск темной речной воды, щелчок предохранителя… Вспышка! Грохот выстрела! Толчок в плечо!

Как Афродита явилась из пены морской, так и я вышел из мутных волн Ярдена. Вышел взрослым, но беспамятным. Что было со мной до той ненастной октябрьской ночи – скрывал туман забытья. Я не помнил ни себя, ни родных. Ничего.

Имя? Не помнил и его.

Была лишь догадка.

На обожженной коже выделялись порезы, они складывались в буквы, разные вариации одного и того же имени – Петр, Peter, Pierre, Pietro, Piotr, Petr, Πέτρος…

Почерк был мой. Точно мой – отдельные особенности начертания не оставляли в этом никаких сомнений. Пусть теперь я писал не лезвием по собственной коже, а карандашом по бумаге, буквы выходили похожими как две капли воды.

Я сам нанес себе эти порезы, но с какой стати? И почему одни порезы выглядят старше других? Боялся забыть собственное имя? И где и как я умудрился до такой степени обгореть?

Казалось бы, ответить на этот вопрос было проще всего, но так только казалось.

Я выбрался из реки на пристань неподалеку отсюда и, сколько потом ни просматривал газеты, выискивая сообщения о ночном пожаре в этом районе, ничего так и не нашел. Ни в один из выходивших на Ярден домов не вызывали пожарную охрану, не горели пароходы и яхты.

Крушения дирижаблей? Не случалось в ту ночь и небесных катастроф.

Все, что у меня осталось от прошлой жизни, – фотографии, которые сделала Софи, прежде чем я изменил обличье, но от них было немного проку. Слишком сильно обожгло лицо.

Пьетро Моретти давно смирился с потерей памяти, начав жизнь с чистого листа, а мне показалось, будто снимок сможет что-то пробудить если не в голове, так в душе.

Пустое! Я, как и прежде, помнил лишь плеск волн, шершавые доски и самый первый хриплый вдох, разорвавший легкие острой надсадной болью. Да еще крики.

Щелчок предохранителя…

Тряхнув головой, я скинул оцепенение и убрал фотоснимок обратно в конверт. Затем поднялся со скамейки, огляделся по сторонам и с обреченным вздохом отправился в городскую публичную библиотеку.

Не стоило откладывать в долгий ящик поручение Софи. Сто тысяч франков – слишком большая куча денег, чтобы пускать дело на самотек.

Публичная библиотека Нового Вавилона занимала огромное здание с мраморными изваяниями античных богов на фронтоне и могучими атлантами, державшими карнизы боковых стен. Храм знаний лишь немногим уступал размерами Ньютон-Маркту, но в отличие от полицейского управления не выглядел мрачным и гнетущим, скорее наоборот.

В сквере перед библиотекой искрились на солнце струи фонтана, а все скамейки в округе оккупировали студенты императорского университета. Хватало и тех, кто устроился прямо на газонах и мраморных ступенях портика. Эту публику, как правило, занимали отнюдь не конспекты и книги, а игральные карты и модные журналы. Учебный год только начался, и студиозусы ловили последние погожие деньки перед затяжными осенними дождями.

Попасть в библиотеку оказалось не так-то просто. Вахтер наотрез отказался пропускать меня внутрь без документов, предложив на выбор оформить читательский билет или одноразовый пропуск.

– А что дешевле, мсье? – с улыбкой поинтересовался я.

Благообразного вида дядечка скептически глянул на меня в монокль и раскрыл журнал для посетителей.

– С вас франк, – объявил он, кинул монету в жестяной ящик для сбора платы и макнул стальное перо в чернильницу.

Я назвал себя и спросил, как пройти в зал периодики.

Умное слово впечатлило вахтера, он даже вышел из-за конторки и указал в один из коридоров.

– Идите прямо и никуда не сворачивайте.

Дядька хитро взглянул на меня, словно загадал какую-то шараду, но я лишь кивнул:

– Благодарю, мсье! – и направился в указанном направлении.

Коридор привел в просторный читальный зал. Там оказалось тихо и пусто, большинство ламп не горело, меж стеллажей сгустился полумрак.

– Могу вам чем-то помочь? – поднялась при моем появлении из-за стола дама средних лет. Под лампой осталась лежать раскрытой книга с пожелтевшими от старости страницами.

– Подскажите, пожалуйста, где я могу посмотреть подшивку «Столичных известий» за семьдесят седьмой год? – спросил я, не став на этот раз вставлять никаких французских словечек. Внешность «синего чулка» не позволяла с какой-либо достоверностью определить, мадам передо мною или мадемуазель.

Смотрительница зала разочарованно вздохнула, но все же проводила к одному из стеллажей.