Тридцать седьмое полнолуние - Инна Живетьева Страница 22

Ник возвращался из гимназии, и дорога проходила мимо художественного училища. Он поравнялся с крыльцом, когда вышла девушка в узких брючках и голубой куртке, капюшон с белой опушкой был накинут на голову. Ник сбился с шага, засмотревшись. Как картина: деревянная рама дверного проема, на темном фоне – очень светлое лицо в меховом обрамлении. На лице выделялись огромные серо-голубые глаза. Не здешние. Не сегодняшние. Казалось, их придумал художник еще в те времена, когда не было шумных автомобилей, суетливой толпы, телефонов и электричества. Девушка вышла под снежное небо, улыбнулась и запрокинула голову, ловя хлопья губами. Капюшон упал, освободив пушистое облако русых волос.

Девушка прошла мимо, а Ник так и стоял у ограды – дурак дураком.

Потом снег растаял и выпал снова, но уже колючими, смерзшимися крупинками. Обледенели тротуары, водосточные трубы постукивали сосульками. Ветер полировал покрытые изморозью деревья. Нахохлились прохожие, втянули головы в плечи. Свинцовая Лада дышала холодом, заставляя ускорять шаг. Ник забыл девушку в голубой куртке и вспомнил случайно, просто потому, что в Сент-Невее опять поменялась погода. Утащило косматые облака, успокоилась Лада. Было морозно, но солнце казалось ярким, и снег падал медленно, разлапистый, слипшийся в хлопья. Ник шел мимо училища. Остановился у забора наудачу: подождет минут пять и пойдет дальше.

Ему повезло.

Девушка вышла все в той же голубой куртке. Капюшон был опущен, его сменила пушистая белая шапочка. Через плечо на широком ремне висел плоский деревянный ящик, кажется, тяжелый. Девушка прошла мимо, посмотрев Нику в лицо огромными глазищами, доброжелательно и с любопытством.

Потом Ник встречал ее чаще и даже вывел закономерность: по вторникам у нее занятия длятся на один урок дольше, чем у него, и нужно подождать. По четвергам можно успеть перехватить, но это как повезет. Иногда девушка не появлялась, может, уходила раньше или надолго задерживалась, кто их знает, этих художников!

Сегодня ее не было. Время неурочное – среда, но Ник постоял на всякий случай пару минут.

В Королевском саду уже включили фонтаны. Туристов было еще мало, и по дорожкам гуляли мамаши с колясками, интеллигентные старушки в шляпах, старички с тросточками. И девушки! Каких только не было: брюнеток и блондинок, русых и рыженьких, высоких и маленьких, веселых и серьезных. Гравий хрустел под каблучками, солнечные блики скользили по ногам, коротенькие юбки взметались при каждом шаге, узкие жакеты обтягивали восхитительные талии, волосы летели по ветру. Ник всматривался в лица, но ни разу не встретил здесь ту, из училища.

Он вышел на широкую аллею, по обе стороны которой стояли скамейки на гнутых ножках. На одной из них сидел Гвоздь. Руки он раскинул по спинке, и было заметно, какими куцыми стали рукава рубашки. Тяжелый суконный мундир валялся рядом, придавленный сумкой с учебниками. Денис, довольный, жмурился на солнце.

В гимназии Ник чувствовал себя на нейтральной полосе между «королевской квотой» и «детками»: если начнут стрелять, ему достанется и с той и с другой стороны. В преддверии экзаменов, правда, военные действия поутихли, и Грошик иногда нарушал границу – клянчил у Ника списать и «взаймы».

– Привет, – сказал Ник, присаживаясь рядом с Денисом.

– Виделись.

Гвоздь неторопливо достал «Северные», вытряс последнюю сигарету. Пачка метким броском отправилась в урну.

Ник проследил ее взглядом.

– Все хотел спросить: как ты начал курить? Нам, считай, по четырнадцать было, когда познакомились, а ты уже дымил.

Гвоздь лениво покосился на него. Вместо того чтобы послать, неожиданно ответил:

– В госпитале. Санитар приносил.

– Пацану?

– А хрена ли? Все ж думали, мне кранты, ходить больше не буду. Так и останусь ниже пояса деревом.

Мимо скамейки проплыли девушки. Покосились на Ника и громко, нарочито засмеялись.

– Понравился, – ощерился Гвоздь.

Ник постучал по вышитому на мундире гимназическому гербу.

– Конечно.

Сигарету Гвоздь скурил до фильтра, но продолжал держать ее в пальцах. Указательный у него был кривой, сросся неправильно.

– Денис, если бы ты застрелил арефа, ты считал бы себя убийцей?

Гвоздь сплюнул за спинку скамьи.

– Вопросики у тебя, Немой, отпад. Вон, смотри, какие девочки ходят. Ножки, попки, сиськи. А ты про кровищу. Комиссии на тебя нет.

Он щелчком отправил окурок вслед за пустой пачкой.

– Угу, – подтвердил Ник. – Совсем распоясался. А все-таки?

– Ну, отвечая на твой гипотетический вопрос, скажу без протокола: нет, я бы себя убийцей не считал. Дали бы мне тогда автомат… – Гвоздь цыкнул сквозь зубы. – А чего, дедуля недоволен бурным прошлым внука?

– Не в курсе. Мы с ним об этом не разговаривали.

– А-а. Ну ты уточни. Только аккуратненько, а то вдруг лишит наследства.

– Всенепременно.

Гвоздь похлопал по карманам, наверное, в поисках сигарет, потому что с досадой покосился на урну.

– Знаешь, Немой, я тебе иногда завидовал.

Ник кивнул. Он знал.

– Ты, сука, даже не представлял, как все должно быть. Когда дом, родители. Не болело у тебя.

Помолчали. Девица у фонтана наклонилась, поправляя ремешок туфельки. Ее подруга бросила сумку на бортик и села, положив ногу на ногу. Запрокинула лицо к солнцу и, помедлив, расстегнула верхнюю пуговицу жакета.

Гвоздь неожиданно рассмеялся.

– А хочешь, скажу, с чего Карася больше всего плющит? Ты, говорит, теперь на «Янгере» будешь кататься.

– Вот оно, счастье, – согласился Ник.

Девицам надоело позировать, и они снова неторопливо прошли мимо скамейки. Та, что справа, выразительно покачивала бедрами.

– Ладно, я поехал, – поднялся Ник.

– Угу, а то дедуля потеряет, плакать будет.

Ник подумал, что вряд ли Георг уже вернулся.

Дед, однако, оказался дома. Проходя по второму этажу, Ник заметил, что дверь в кабинет приоткрыта. Стоит ли расценивать это как приглашение?

Он стукнул по косяку.

– Можно?

– Конечно, Микаэль, входи!

Георг повернулся вместе с креслом, снял очки и потер переносицу. Глаза у него покраснели.

– Вот, готовлю статью для «Правового вестника». В том виде, в котором хочу, не напечатают, собаки. Приходится редактировать.

Стол у него был огромный, но всегда так завален, что едва хватало места для письменного прибора и двух телефонов. Слева вдоль стены высился застекленный стеллаж – просматривались корешки книг и папки. Справа шкаф наглухо закрывали железные дверцы. Из открытого окна пахло клейкими тополиными листочками. Солнце лежало пятнами на паркете.

Конец ознакомительного фрагмента