Свет в ладонях - Юлия Остапенко Страница 22

– Ага, значит, всё-таки сузили? И где же теперь их ищут?

– По последним доносам – в трущобах у Речного вокзала. Не думаю, что им удалось покинуть город, досмотр на выездах строжайший. Разве что ушли через какойнибудь подземный ход, известный только членам королевской семьи.

После этого сообщения Киллиан и Дердай окончательно приуныли. Монлегюр же продолжал задумчиво поглаживать бородку, погрузившись в свои мысли. Когда доходило до дела, то его делали все вместе, втроём, но думать и принимать решения ему приходилось в одиночку – как и полагается младшему брату из сказки.

– Думается мне, что пора, – изрёк наконец Стюарт Монлегюр, и двое его соратников воззрились на него в напряжённом ожидании, давая время взять свои слова назад.

Кажется, лишь теперь оба они осознали, во что ввязались и за что взялись.

Монлегюр заметил это по их лицам и насмешливо выгнул бровь.

– А что, друзья мои, вы надеялись, можно будет оттягивать вечно? Пора! Да не волнуйтесь вы, если что-то пойдёт не так, мы всегда сможем…

– Но тогда всё ещё более усложнится, – поспешно заметил Киллиан, а Дердай добавил:

– Если уж дадим делу ход, придётся идти до конца. Монлегюр кивнул, вполне довольный услышанным.

Собственно, это ему и требовалось – заставить их озвучить свою решимость и полную серьёзность намерений. За четверть века, отделявшие наивного и пылкого революционера Стью Монлегюра от чинного и рассудительного главы Малого Королевского Совета, «сильный и хитрый младший брат» успел изучить людей и знал, что, прежде чем заставить их сделать что-либо, надо убедить их, что они хотят этого сами.

– Что же, пора так пора, – сказал Монлегюр таким примирительно-скорбным тоном, будто Дердай с Киллианом уговаривали его что было мочи, а он до последнего упирался.

Затем он подёргал за шнур, вызывая слугу с канцелярскими принадлежностями.

Спустя час свиток с печатью Малого Совета и приказом немедленно явиться во дворец Зюро был доставлен капралу Клайву Ортеге в гарнизон городской стражи.

Тут ещё такое дело вышло: Клайв Ортега это послание получил не сразу. Благополучно отправив своего друга с его девицей из города, он затем не менее благополучно отстоял караул, причём проверял паспорта и сличал всех проезжавших девиц с карандашным портретом столь придирчиво, что заслужил в конце дня устное поощрение от капитана ле-Родда. От оного поощрения Клайву стало второй раз в жизни стыдно, потому что вот теперь-то он совершенно точно никакой похвалы не заслужил.

Тем не менее, пережив этот день, Клайв счёл нужным отпраздновать успех. Он взял в долг у сослуживца пару реалов и отправился на Петушиную улицу, дом три. Уведомив тамошних жильцов о благополучном разрешении «онизнают-какого-дела», Клайв предложил это отметить и вместе с Иветт, дядюшкой Гиббсом и Вуди направился в ближайший кабак, где все вместе весело и резво прокутили эту пару реалов. Клайв на радостях, что сумел спасти друга, напился пьян, объяснился Иветт в любви, полез к Гиббсу просить её руки и всему кабаку сообщил о своём намерении усыновить Вуди. Но, к счастью, трое жильцов подвальчика на Петушиной улице были люди хорошие и ловить захмелевшего парня на слове не стали. Они знали, что он так же беден и бестолков, как они сами, и живёт как живётся, веселясь, когда выпадет, делая по мере сил добро тем, кому может. Таким они его и принимали, и ничего больше им от него не надо было, как и ему от них.

В казарму Клайв вернулся за полночь, еле волоча ноги, поэтому письмо из дворца Зюро обнаружил только утром, когда с отчаянным стоном потянулся к прикроватному столику за бутылкой воды. Бутылка, естественно, перевернулась и, что не менее естественно, залила все бумаги. Ругаясь и чертыхаясь, Клайв сперва напился, а потом всё же разлепил левый глаз и посмотрел, что же это там за бумаги и чьи они вообще. На первом же конверте, запечатанном зелёным сургучом, значилось его имя. Зелёный сургуч был отличительным знаком высшей власти, а оттиск с узнаваемым силуэтом дворца Зюро уточнял, кто же из представителей этой власти заинтересовался Клайвом Ортегой.

Клайв никогда в жизни не получал уведомлений, запечатанных цветным сургучом, и уж тем более с оттиском какого бы то ни было дворца. Он разорвал конверт, взмахнул им, стряхивая воду, и вчитался в расплывшиеся буквы. И чем дольше он читал, тем шире раскрывались его глаза и тем глубже к пяткам погружалось сердце.

Они всё узнали. Никаких сомнений – они узнали, что он причастен если не к заварушке в Сишэ, то к побегу тех, кого винили во всех случившихся бедах. Впрочем, если бы его подозревали в пособничестве преступникам, никаких официальных уведомлений не появилось бы – его просто схватили бы посреди ночи и поволокли в каталажку, не разбираясь, пьян он или трезв. Но вместо этого ему прислали письмо, сдержанное, любезное, просящее поторопиться.

Клайв растолкал напарника, с которым делил комнату в казарме, и спросил, когда принесли письмо. Напарник, зевая и почёсывая подмышку, ответил, что вроде бы вчера вечером.

Клайв опять чертыхнулся и принялся одеваться, в волнении надев сорочку наизнанку и потратив не менее четверти часа на поиски второго сапога.

В конце концов, облачившись в свой лучший мундир, нацепив шпагу и отчаянно жалея, что не удосужился вовремя начистить эполеты, Клайв Ортега отправился во дворец Зюро.

Там его уже ждали в большом нетерпении. «Трое братьев» из Малого Совета не привыкли ждать кого бы то ни было. В особенности это касалось их предводителя, Монлегюра, который порой, из всё тех же соображений изощрённой манипуляции, заставлял томительно дожидаться себя, но сам адски не любил пребывать в неизвестности.

«Три брата» сердились на Клайва Ортегу, но когда он ворвался наконец в Зеркальный зал, предназначенный для приёмов, щёлкнул каблуками и гаркнул своё имя, «трое братьев» ничем не выдали своего возмущения. Только Киллиан сердито пыхнул сигарой, пуская Ортеге клубы дыма прямо в лицо.

Зато Монлегюр, справившись с раздражением, даже сумел любезнейшим образом улыбнуться.

– Мы ждали вас ещё вчера вечером, капрал.

– Виноват! Был в увольнении, получил послание только сегодня утром, господин генерал! Явился, как только прочёл!

– Не стоит звать меня генералом, что вы, что вы, – сказал Монлегюр, всё так же маслено улыбаясь. – То титулы давних времён, когда вы были ещё младенцем, а мы – молоды, наивны и во многом заблуждались. О, сколь во многом мы заблуждались…

Клайв понимающе хмыкнул. Стюарт Монлегюр во время революции примкнул к повстанцам и за полтора года смуты прытко дослужился до генерала Повстанческой армии. Говаривали, что он был одним из главных претендентов на пост главы новообразованной Шармийской республики; и ещё говаривали, что именно он в конечном итоге предал повстанцев, открыв ворота подоспевшим частям монархистов, которые ворвались затем в Салланию и жестоко подавили бунт. В сущности, только это объясняло, почему он не был казнён немедленно после восстановления монархии, а сохранил все свои титулы и положение, лишившись лишь генеральского чина. Однако в курсе современной истории, читавшемся в Академии ле-Фошеля, Стюарт Монлегюр упоминался в основном в связи со своими военными заслугами, оттого взволнованный Клайв и оконфузился, обратившись к нему столь неуместным образом.