Голем в Голливуде - Джесси Келлерман Страница 22

– Что ж ты за упрямица? – вздыхает Адам. – Если уж прощает она, чего ты-то упорствуешь?

Вспомнив крик бесплотной души, Ашам отвечает:

– Ее там не было.

Поклажа ее мала. Запасные сандалии; шерстяная накидка и еще одна из кудели; фляжка; смертоубийственный камень.

Всё смастерил рукастый Каин.

Он сам снарядил ее в погоню.

Беглецам не обойтись без питьевой воды, и оттого, покинув родной уголок под сенью горы Раздумья, Ашам идет вверх по реке. На следующее утро добирается до крутой излучины – последнего рубежа их края. Дальше, сказал отец, запретная земля, о которой нельзя даже помыслить.

Ашам вспоминает далекий день, когда вместе с Каином смотрела на противоположный берег.

Как можно запретить думать?

Каин воспользуется суеверием.

На его месте она бы так и сделала.

Ашам переходит реку вброд.

Долина петляет, сужается и расстилается вновь. Обломанные лозы в потеках засохшего сока указывают дорогу, черные пятна кострищ – вехи пути беглецов. За спиной гора Раздумья испускает струйки дыма, съеживается, исчезает за горизонтом. Растительность впадает в буйство. Добрый лик земли становится равнодушным, а потом враждебно хмурится. Даже чрезмерно яркие полевые цветы выглядят зловеще. Странные звери смотрят в упор, безбоязненно. От далеких криков перехватывает дыхание. Дочиста обглоданные скелеты заставляют прибавить шагу.

В детстве Ашам пугали родительские рассказы о страшной судьбе всякого, кто забредет слишком далеко. Там невообразимая стужа и огненные реки – живьем опалишься, а кости твои обглодают дикие звери. В хватке кошмара она жалась к дрожавшей Яффе, и обе от страха плакали.

Утешал их Каин с его сердитой логикой.

Откуда им знать, если они там никогда не были?

Господь поведал.

Вы его слышали?

Нет, но…

Вас просто запугивают.

И я боюсь.

Чего? Зверей, огня или стужи?

Всего вместе.

Ладно. Давай по очереди. Во-первых, огонь и стужа опасны не только тебе, но зверям. Огонь и стужа ненавидят друг друга. Значит, в худшем случае тебе достанется что-нибудь одно, а не все разом. Говоришь, косточки обглодают? Да и плевать. Ты уже замерзла. Или сгорела. То есть ты мертвая и ничего не чувствуешь.

На этом аргументе Яффа зажимала руками уши и умоляла перестать. Ашам неудержимо хихикала.

Допустим, предки не врут, продолжал Каин. Хотя они врут. Но – допустим. Ты в безопасности, пока ты дома. Так они говорят? Ага. Ну вот. Не о чем беспокоиться. Всё, спите и хорош лягаться.

Он так долго был для нее кладезем ума, и оттого еще труднее понять его злодеяние. Часу не проходит, чтобы не вспомнилось его опухшее бездумное лицо.

Теперь он – кладезь кошмаров.

Гнев – плод, от которого куснешь, а он только больше. Гнев утоляет ее голод. Он – неумолчный барабанщик. Его ритм помогает идти, когда нет уже сил. Долгое восхождение к жертвеннику; всякий шаг священен. Она принесет брата в жертву небесам, спасет его, искупит его вину Акт милосердия и справедливости равно.

На двадцать шестой день она выходит из леса и видит невообразимую гору – вершина теряется в облаках.

Ашам плачет.

Потому что ужасно устала, а еще предстоит подъем.

Потому что даже не знала, что существует такая красота.

Река, потихоньку набиравшая силу, стала вдвое шире. С ревом вода бежит по горному склону, точит камни и, срываясь с уступов, взлетает пеленой брызг. В начале восхождения Ашам насквозь мокрая, зубы ее клацают. Сырость и скудеющая растительность заставляют помучиться с костром.

Судя по следам, Каин и Нава тоже с этим столкнулись.

На тридцатый день Ашам опускается на колени перед обугленными останками деревянного мула и всхлипывает, глядя на чудесное изобретение, ставшее головешками.

Каин мудро растянул запас на четыре дня – ей не досталось и щепочки.

Завернувшись в накидку, Ашам продолжает путь. От буйной растительности долины – ни следа. Ни деревца, ни клочка мягкой земли, лишь камни, на которых то и дело оступаешься, и валуны, из-за которых внезапно выскакивает злобный ветер, грозящий сдуть в пропасть.

Невообразимо холодно.

Наверное, все-таки родители говорили правду.

На жесткой земле никаких следов, взор все чаще упирается в непроглядную ширь серого камня. Ашам ставит себя на место Каина: куда бы он пошел?

И тогда вдруг пред нею сияет тропа.

И тропа неизменно приводит к черному пятну кострища под кургузым обломанным кустом – самому логичному привалу в сем нелогичном краю.

Ашам видит путь, потому что Каин-то не соврал.

Они с ним и впрямь очень похожи.

На тридцать третий день земля становится ослепительно белой.

Ашам ладошкой зачерпывает белизну и изумленно ахает: белизна тает.

Никакие слова не опишут сияние земли.

Ашам лижет ладонь.

Вода.

Река покрывается коркой, а вскоре и вовсе исчезает. Значит, здесь ее исток – его уверенно предрекал Каин, а отец отвергал как нечто совершенно невозможное.

Ашам не ела два дня. Она набивает рот белизной, холодящей горло, и продолжает путь.

Она жадно глотает воздух, но не может надышаться. Кружится голова, изо рта вырываются серебристые облачка. Сквозь звездную ночь Ашам карабкается вверх, боясь остановиться и заснуть.

На рассвете она видит ярко-красное пятно, расцветившее унылый пейзаж. Что это? Антам приближается, но мозг не желает воспринять кошмарное зрелище.

Мул. Настоящий. Без головы и хвоста. Туша освежевана и разделана.

Убой. Рукотворный.

Изголодавшаяся Ашам падает на колени и камнем срезает смерзшиеся ошметки.

Неизведанный вкус мяса. Будто жуешь собственный язык.

Ашам давится, но жадно глотает. Сытость вновь распаляет гнев.

На подбрюшье мула остался рваный кусок шкуры. Ашам его отдирает и отогревает, прижав к груди. Потом разрезает надвое и половинками обматывает онемевшие ступни. Другим куском шкуры, оставшимся на холке, укрывает шею и плечи.

Потом отламывает ребра и унизывает их мясными ошметками.

Мул безропотно трудился на полях. И по-прежнему их кормит.

На похороны бесполезных останков уходит полдня.

На тридцать шестой день Ашам достигает перевала.

Вершина окутана облаками, но в сизо-белой пелене виднеется проход к свету. Антам ковыляет по благодатно ровной земле. За белыми стенами что-то глухо гудит, трещит и скрежещет, Ашам спешит к свету, звуки громче, она бежит, но от них не скрыться, и воздух содрогается, а гора возмущенно ревет.