Я - четвертый - Питтакус Лор Страница 22

— Как ты думаешь, когда проявятся другие способности? — спрашиваю я.

Генри поднимает глаза от газеты.

— Скоро, — говорит он. — Следующее, каким бы оно ни было, должно возникнуть в течение месяца. Тебе просто нужно внимательно следить. Не все способности будут такими же очевидными, как эта с руками.

— А сколько времени уйдет на то, чтобы они все проявились?

Он пожимает плечами.

— Иногда все происходит за два месяца, иногда уходит до года. Это меняется от Гвардейца к Гвардейцу. Но сколько бы времени это ни заняло, твое главное Наследие разовьется в последнюю очередь.

Я закрываю глаза и откидываюсь на диване. Я думаю о своем главном Наследии, о том, которое позволит мне сражаться. Я не уверен, чего именно я бы хотел. Лазеров? Контроля над мыслями? Способности управлять погодой, как это делал мужчина в серебристом и голубом? Или чего-нибудь более мрачного и зловещего, вроде способности убивать, не прикасаясь?

Я глажу Берни Косара вдоль спины. Я смотрю на Генри. На нем ночной колпак и очки на кончике носа, как у крысы из сказки.

— Почему в тот день мы оказались на летном поле? — спрашиваю я.

— Мы там были на авиашоу. Когда оно закончилось, мы пошли посмотреть на некоторые из кораблей.

— И это в самом деле было единственной причиной?

Он поворачивается ко мне и кивает. Он тяжело сглатывает, и это заставляет меня думать, что он что-то от меня скрывает.

— Ну, а как было решено, чтобы мы уехали? — спрашиваю я. — Я имею в виду, что для подготовки такого плана нужно время, за несколько минут такое не устроишь, верно?

— Мы вылетели только через три часа после начала вторжения. Ты что, ничего не помнишь?

— Очень мало.

— Мы встретились с твоим дедушкой у статуи Питтакуса. Он передал мне тебя и велел доставить на летное поле, добавив, что это наш единственный шанс. Под летным полем есть подземный корпус. Он сказал, что всегда имелся чрезвычайный план на случай, если произойдет что-то в этом роде, но его никогда не воспринимали всерьез, потому что угроза атаки казалась смехотворной. Как казалось бы и здесь, на Земле. Если бы тебе пришлось сказать кому-то из людей, что они под угрозой нападения пришельцев, тебя бы подняли на смех. И на Лориен было то же самое. Я спросил, как он узнал о плане, но он не ответил, только улыбнулся и попрощался. И в этом большой смысл, что о плане никто не знал, а если и знали, то совсем немногие.

Я киваю.

— И тут вы взяли и решили лететь на Землю?

— Конечно, нет. На летном поле нас встретил один из Старейшин планеты. Это он произнес лориенское заклинание, которое отметило знаком ваши лодыжки и связало вас вместе, и каждому из вас дал по амулету. Он сказал, что вы особенные дети, благословенные, имея в виду, я полагаю, что у вас есть шанс бежать. Сначала мы намеревались подняться на корабле и переждать нашествие, дождаться, пока наш народ ответит на удар и победит. Но этого не случилось… — говорит он, замолкая. Потом вздыхает. — Мы пробыли на орбите неделю. Столько времени у могадорцев ушло, чтобы ободрать всю Лориен. Когда стало ясно, что пути назад нет, мы взяли курс на Землю.

— Почему он не произнес такое заклинание, чтобы никто из нас не мог быть убит, независимо от номеров?

— Было сделано все, что можно было сделать, Джон. То, о чем ты говоришь, это непобедимость. Это невозможно.

Я киваю. Заклинание только ставит пределы. Если один из могадорцев пытается убить нас не по порядку, то урон, который он хочет нанести, обращается на него самого. Если бы один из них попытался выстрелить мне в голову, пуля прострелила мы не мою, а его голову. Но это в прошлом. Теперь, если они меня схватят, я умру.

Я минуту сижу молча, обдумывая все это. Летное поле. Единственный остававшийся на Лориен Старейшина, который произнес заклинание, Лоридас, теперь уже мертв. Старейшины были первыми обитателями планеты Лориен, теми существами, которые и сделали ее такой, какой она стала. Вначале их было десять, и они заключали в себе все Наследие. Они такие старые и это было так давно, что кажется скорее мифом, чем реальностью. Кроме Лоридас, никто не знал, что случилось с остальными из них и живы ли они.

Я пытаюсь вспомнить, как это было, когда мы кружились на орбите и ждали, можно ли вернуться, но ничто не вспоминается. Я помню какие-то фрагменты путешествия. Внутри корабля, в котором мы путешествовали, было круглое открытое пространство, за исключением двух туалетов, у которых были двери. К одной стороне были сдвинуты койки, другая сторона предназначалась для упражнений и игр, чтобы мы не становились слишком беспокойными. Я не могу вспомнить, во что мы играли. Я помню, что мне было скучно — целый год внутри корабля с семнадцатью другими путешественниками. У меня было набитое чучело животного, с которым я спал по ночам, и, хотя я уверен, что память меня подводит, мне кажется, животное со мной играло.

— Генри?

— Да?

— У меня все время возникает образ мужчины в серебристом и голубом костюме. Я видел его в нашем доме и на поле битвы. Он умел контролировать погоду. А потом я видел его мертвым.

Генри кивает.

— Каждый раз, когда ты путешествуешь назад во времени, ты будешь видеть только сцены, связанные с тобой.

— Это был мой отец, да?

— Да, — говорит он. — Он не должен был появляться слишком часто, но все равно приходил. Он часто бывал у вас дома.

Я вздыхаю. Мой отец храбро сражался, убил чудовище и много солдат. Но этого все равно было недостаточно.

— Есть ли у нас шансы победить?

— Что ты имеешь в виду?

— Нам нанесли поражение с такой легкостью. Есть ли надежда на другой исход, если нас найдут? Даже когда мы все разовьем свои способности, когда, наконец, соединимся и будем готовы сражаться, на что мы можем надеяться в борьбе против такого?

— Надеяться? — говорит он. — Надежда есть всегда, Джон. Будет проявляться что-то новое. Мы не владеем всей информацией. Нет. Не расставайся с надеждой. Это последнее дело. Когда ты теряешь надежду, ты теряешь все. И когда ты думаешь, что все потеряно, когда все нагоняет страх и тоску, у тебя всегда остается надежда.

Мы с Генри в субботу идем в город на парад Хэллоуина, почти через две недели после того, как мы приехали в Парадайз. Думаю, нам обоим становится трудно переносить уединенность. Не то чтобы мы непривычны. Мы привычны. Но уединенность в Огайо иная, чем в большинстве других мест. Она какая-то молчаливая, одинокая.

Холодно, солнце временами выглядывает между плывущими над головой густыми белыми облаками. В городе суматоха. Все дети разряжены. Мы купили для Берни Косара поводок. На нем накидка Супермена с большой S на груди. Он не впечатлен. Он не единственная собака, наряженная супергероем.