Вещий князь. Книга 6. Властелин Руси - Андрей Посняков Страница 23

— В общем-то, я догадываюсь… У тебя сильная дружина, князь?

— Весьма! И не забывай о дружине моего друга Хаснульфа!

— Что ж… похоже, мы и в самом деле сможем договориться.

— За этим я сюда и пришел, почтеннейший господин.

Через пару недель в оскудевший людьми род боярина Всетислава с соблюдением всех необходимых обрядов была принята молодая невольница из далеких фризских земель, нареченная новым именем — Изяслава. Любуясь на молодую красавицу, многочисленные гости перемигивались — знаем, мол, зачем ее принял в род одинокий боярин, все дети и внуки которого полегли в давних усобицах. И никто из них не догадывался, что Всетислав ввел в род родную внучку, прах которой покоился якобы в кургане, насыпанном над могилой усопшего Рюрика. Никто об этом не знал, кроме самого боярина, Изяславы-Алуши и Хельги с Ирландцем. И еще знали волхвы — Малибор и Кармана — знали, но помалкивали. А что бы они стали говорить?

«860-е годы. Ладога на короткий срок является столицей формирующегося русского государства…»

И. В. Дубов. Новые источники по истории Древней Руси

Само слово «дружина» происходит от слова «друг».

В. В. Амельченко. Дружины Древней Руси

На правом берегу Волхова, за могучими соснами, за черными елями, за рощей березовой, за овражком, в орешнике, притулилось дворище — небольшая усадебка. Срубленная в «обло» изба, амбаришко, частокол из тонких, но крепких бревен, колодец — и все. Ни овина — сушить злаки, ни гумна — молотить, ни хлева. И поблизости — ни распаханного полюшка, ни пастбища; сошел снег — одни дикие урочища да буреломы кругом. Да и усадебка — за кустами, за овражками, кто не знает пути — вряд ли найдет, а как пойдет листва, так и не увидит даже. За усадьбой, до самой Свири-реки, тянулась широкая полоса паленого леса — черные стволы мертвых деревьев угрюмо царапали небо. Не водилось там ни дичи, ни рыбы в лесных озерках, лишь вдалеке или, наоборот, ближе к Волхову, недавно скинувшему лед. Про усадьбу ту немногие знали — Вячко-весянин, ладожский житель, после большого пожарища для себя выстроил, да так и оставил — на всякий случай, чтоб было где отсидеться. Кроме Вячки лишь его родичи про дворище тайное ведали. Удобно расположено было, неприметненько, и от Ладоги не так далеко — за полдня доберешься. По зиме еще как-то приходил сюда Вячко посмотреть зайцев да боровую птицу — мало-мало удалось подстрелить, а в силки так и вообще никто не попался, хотя до пожара лесного видимо-невидимо было дичи. Плюнув, ушел тогда Вячко, оставив у очага огниво да мешочек соли — мало ли, забредет кто из дальних родичей. И не ошибся…

Всю зиму, весь март-протальник и половину апреля-березозола, простояла пустой усадебка, а как пригрело солнышко да потаял снег на полянах, объявились нежданно-негаданно и гости, вернее, гостья — молодая златовласая дева с синими, как васильки, глазами — Ладислава.

Одетая в мужское платье — не в женском же бродить по лесам — прошла неприметными тропками, миновала овражек — вот и ореховые кусты… Где ж усадебка? Обманул Вячко иль сама заплутала? Да нет, вон, по левую руку, приметина — осина с обожженной вершиной, видно, ударила когда-то молния. Рядом, у самого оврага, — корявая сосна с отщепом. Все точно…

Походив по орешнику, девушка наконец увидела серые колья ограды. Хорошо спрятал усадебку Вячко — искать будешь, и то не заметишь.

Улыбнувшись, Ладислава толкнула рукою воротца. Осмотрев маленький двор, набрала из колодца воды в небольшую кадку, вылила в прокопченный козелок, потянулась к огниву — и вот уже затрепетало в очаге радостное желтое пламя. Достав из заплечного мешка немного муки, кореньев и высушенного на солнце мяса, девушка бросила все это в котел, помешала длинной деревянной ложкой похлебку и задумчиво уставилась на огонь. Нет, не вышло убежать от любви, хоть и пыталась. Прожила в дальних краях, а после встречи с ярлом сердце не выдержало и уж не находило больше покоя. Закрывала глаза — и виделся, как живой, молодой варяжский витязь с волосами цвета спелой пшеницы и синими, как море, глазами. Хельги… Хельги-ярл…

Ладислава смахнула со щеки непрошеную слезу, вздохнула… и опять улыбнулась. Подумалось вдруг — скоро уже, скоро…

Быстро похлебав варева, дева, прихватив котомку, выскочила на улицу, к колодцу. Зачерпнула воды, поставила на колодезь тяжелую кадку. С голубого неба ласково смотрело солнышко, хорошо так грело, почти по-летнему. Ладислава стянула через голову рубаху, сбросила порты, встала у колодца нагая. Зачерпнув корцом водицы, полила на голову, взвизгнула — холодна, однако. Достала из котомки мыльный корень, натерла кожу, потом, закрыв глаза, ухнула на себя из корца. Эх, и холодно же! Хорошо хоть — солнце… Вымывшись, вытерлась рушником, висевшим там же, в избе, вытащила длинную рубаху, белую, льняную, поверх — голубую тунику, узкую, с золотым шитьем по рукавам и подолу, — подарок любимого. К ней же и сердоликовые бусы — целое состояние — и бронзовые подвески-уточки — то Дивьян подарил, Дишка, светлоглазый весянский отрок, с кем провела не так давно Ладислава долгую тревожную зиму. Расчесав волосы костяным гребнем, стянула их серебряным обручем, глянула на свое отражение в кадке. Сама себя похвалила — ух и ладна, ух и пригожа, краса-девица. А туника-то, туника, а подвески, бусы! Много ли надо для девичьей радости? Хорошо, что взяла все с собой, хоть и отговаривал Дишка и смеялся обидно — лишний, говорил, груз не лень за плечами тащить? Да, конечно же, не лень, своя ноша не тянет! Теперь вот хоть на человека похожа, не на лесное страшилище. Жаль вот, румян да сурьмы не было. Ну и ладно, и без того красны щеки, а брови — чернены. Нет, пожалуй, недостаточно чернены… светловатые какие-то. Не дело это, не дело. Угольком подчернить, что ли? А и угольком. Ух, жжется… Ага — теперь совсем хорошо, теперь можно…

Закрыв за собою воротца, девушка ловко перепрыгнула через овражек и быстро пошла по узенькой тропке, старательно обходя почерневшие, еще не успевшие растаять сугробы. Над головою ее ярко светило солнце.

Обойдя холм, Ладислава прошла сосняком, низко пригнувшись, нырнула под елки — все одно, набралось хвои в волосы — и выбежала на круто спускавшийся к реке берег. Вот он, седой батюшка-Волхов — широк, могуч, светел! Девушка, прикрыв ладонью глаза, посмотрела в сторону Ладоги. Вон она, там, кажется, даже видны стены… А вот и лодка — легкий челнок-однодревка. Моноксил, как его называют ромеи. Челнок подплывал все ближе, все чаще и радостней вздымалась высокая грудь Ладиславы, вот уже можно было разглядеть орудующего веслом человека… Седобород, плюгавист. Одет в какое-то рубище… Не он… Не он.

Девушка тяжко вздохнула. Плывущий в челне дедко Нихряй едва не перевернулся, увидев на дальнем берегу боярышню в ярко-голубом одеянии. Откуда она здесь, посреди лесной чащи? Иль поблазнилось? Нихряй снова оглянулся — взгляд его внезапно наткнулся на небольшой островок, по которому прыгали ушастые зверьки. Зайцы! Собственно, за тем он и плыл… Позабыв о привидевшейся боярышне, дед проворно заработал веслом…