Князь оборотней - Илона Волынская Страница 23

— Драпай, зверек! Я тебя все едино запомнил! — крикнул им вслед молодой Хуту.

Пальцы Аякчан сомкнулись вокруг ладони Хадамахи, как капкан, — он и не знал, что она способна на такую хватку! Не давая оглянуться, девушка втащила его в проулок, под прикрытие крайнего чума. Следом торопливо влетел Хакмар.

— Что это было? — накинулась на Хадамаху Аякчан. — Вроде ты говорил, что тут нас Храм не достанет, а сам с местной стражей отношения портишь? Если бы я тебя не остановила…

— И это говорит та самая жрица, которая собиралась меня Огненным шаром ни за что ни про что пристукнуть! — ощерился Хадамаха. — Тогда тебя Хакмар остановил, теперь решила дело закончить? Ты во мне дырку прожгла! — Хадамаха оттянул прожженный насквозь рукав рубахи.

— Ну не пристукнула же! — слегка смущенно буркнула Аякчан.

— И что с вами обоими делается? — меланхолично поинтересовался Хакмар. — Путешествие под землей так подействовало… на неокрепшие головы?

— Ну не все ж тут горцы! Это только вас в ваших пещерах… с младенчества башкой под обвалы суют! Головы укрепляют, — процедила Аякчан. — Лучше было бы, если б Хадамаха задрал того стражника?

— Он сказал, что я… — В груди перехватило, и, точно сок из сухого дерева, Хадамаха выдавил: — Что я украл…

— Олень он безрогий, сразу заметно, — кивнула Аякчан. — На таких не обижаются.

— Я городской стражник! И Мапа! — снова чувствуя, как ярость прет наружу вместе с желанием вернуться и намотать кишки поганого Хуту на крышу караулки, выдавил Хадамаха. — Мы, Мапа, никогда… ну… Не крадем… — Во рту было ощущение, точно болотной воды хлебнул. — Всегда отдаем долги и никогда, слышишь, никогда не возьмем чужого! Это самый страшный позор, какой только может быть!

Аякчан поглядела на него озадаченно.

— У тебя в мешке наконечники копий храмовой стражи — это ничего? — кротко поинтересовалась она.

Хадамаха опешил. Он переглянулся с Хакмаром и увидел на его лице то же потерянное выражение. Она всерьез не понимает разницы?

— Аякчан… — мягко, как говорят с детьми и совершеннодневными, но очень непонятливыми девушками, начал Хакмар. — Копья — военная добыча. Хадамаха ее в бою взял. Военная добыча — истинная честь воина-егета!

Физиономия Аякчан стала еще озадаченней.

— Забрать чужое и при этом набить морду — военная добыча и честь. А забрать чужое и не бить морду — кража и страшный позор?

— Забрать чужое и набить морду — не военная добыча, а обыкновенный грабеж! — возмутился Хакмар.

— А военная добыча — это когда бьют морду сразу многим и до смерти, — кротко покивала Аякчан. — Вот теперь я поняла… почему, когда я была матерью-основательницей, с вами, кузнецами, помириться не смогла!

— Жриц не учат чести! — высокомерно глянул на нее Хакмар.

— Честь нам прекрасно заменяют мозги! — отрезала Аякчан. — Хороший совет тот стражник дал — мотать отсюда!

— Одежду все равно сменить надо — без торбазов Хакмар до нашего стойбища не дойдет, — неожиданно спокойным и трезвым тоном сказал Хадамаха. Он не собирался спорить с Аякчан. И уходить тем более не собирался. Еще День назад парень, вот так походя бросивший медведю Мапа смертельное оскорбление, не иначе как хворал головой… или желал отправиться к предкам в Нижний мир от несчастной любви либо неоплатных долгов здесь, в Среднем. На несчастного влюбленного тот стражник походил мало. На должника тоже. Надо понять, что тут происходит!

— Стражник сказал — в лавку идти.

— Там дорого. На торжище пойдем. Какие халаты женщины Амба шьют — уж на что тигры вредные, а рукодельницы! Увидишь — без покупки не уйдешь!

На лице Аякчан отразился невольный интерес.

— Цены поспрашиваем, поторгуемся… — И мысленно добавил: «Заодно послушаем, что в толпе говорят». Хадамаха свернул из проулка на утоптанную площадь посреди селения. И остановился.

— А где? — растерянно пробормотал он.

Никакого торжища не было.

Они стояли на полутемной площади и оглядывались. Заря разгоралась все сильнее, алое с примесью золотого свечение на небосводе выхватывало из царящего внизу полумрака копошащиеся фигуры. Хадамаха направился туда. При виде их троицы фигуры закопошились сильнее.

— Купи котелок. Хороший котелок, еще послужит, — прошамкала морщинистая, как древний пень, старуха. На разложенном на земле коврике стоял котелок — такой ржавый и дырявый, что вполне мог быть легендарным котлом героя Хадау, что на Заре Времен закрыл проход в Нижний мир. С ним соседствовала такая же ржавая сковорода без ручки и чайник без носика.

— Миски купите, — предложила женщина с лицом настолько худым, что щеки, казалось, соприкасаются изнутри. Ее берестяные короба и деревянные миски были так потерты и выщерблены, что Хадамаха подумал, не со свалки ли она их вытащила.

— Халат меховой, гляди какой! — мужик, благоухающий хмельной аракой, налетел на Аякчан. Распяленный у него на руках меховой женский халат-багда — не новый, но вполне еще приличный — ткнулся Аякчан в лицо. Девушка шарахнулась, едва не врезавшись в Хадамаху.

— Бери халат, красавица! — несвязно бормотал мужик. — Недорого отдам, за жбан араки только!

— Вот ты где, гнилой человечишка! — худая женщина в одной только старой рубахе из прелой кожи налетела на мужика и рванула халат у него из рук. — На один удар сердца отошла, за дровами, — а ты уж мой последний халат продаешь! А ну пошел в чум! Пошел, кому говорят! — И, хлеща его отобранным халатом, погнала прочь. Мужик не сопротивлялся — лишь бормотал что-то и закрывался руками от разъяренной жены.

Хадамаха огляделся. Длинных торговых рядов, перед которыми раньше разборчивые торговцы глядели привезенные охотниками меха: куницу, и белку, и дорогого соболя, волчьи и лисьи шкуры, заячьи тушки — не поштучно, а на вес, не было. Не сидели кружком женщины, поднимая на руках халаты, своеручно вышитые пестрыми нитками, отделанные рыбьей чешуей и раковинами, не меняли рукоделие на привезенный издалека скользящий шелк. Не торговали охотничьими меховыми шапками с наушниками, куртками из шкур и торбозами, ножами, и самострелами, и поделками, искусно вырезанными из кости. Перед нищенски одетыми и явно не часто евшими торговцами лежала поломанная домашняя утварь, перепревшие старые тряпки, уже не похожие на одежду, обрывки собачьей да оленьей упряжи, среди которых трудно было найти хоть один целый ремень или пряжку.

— Тот старик и вовсе ничего не продает, — прошептала Аякчан, невольно прижимаясь к Хакмару плечом, и указала на старика, сидящего перед изъеденным мышами ковриком.

— Как это ничего? — возмущено прошамкал дед. — А ковер? — потрясая своей тряпкой, вскричал он. — Гляди, какой! Из оленьих шкурок! Жена моя еще шила, мастерица была: сносу ему нет и не будет! — старик размашисто взмахнул ковриком. Из прогрызенных дыр посыпались ссохшиеся трупики мелких жучков. Аякчан закашлялась.