Война среди осени - Дэниел Абрахам Страница 23

— Да, — ответил генерал, и железная уверенность, с которой он это сказал, показалась более убедительной, чем любые доводы.

Если бы он хотел уговорить сам себя, то произнес бы целую речь: почему его безумный план сработает, как воины одолеют андатов и далее в том же духе. Но Баласар не сомневался.

На протяжении целых пяти вдохов он преспокойно попивал воду.

— Над чем задумались? — наконец спросил он.

— Вы умный человек, — ответил Синдзя. — Поэтому либо сошли с ума, либо знаете что-то такое, чего не я знаю. Никто не может победить Хайем.

— Никто не справится с андатами?

— Вот именно.

— Я справлюсь.

— Предпочитаю остаться при своем мнении.

Генерал кивнул, оценивающе поглядел на Синдзю, а потом жестом пригласил его к столу. Синдзя поставил кубок и следил, как генерал разворачивает длинный свиток ткани. Это была карта городов Хайема. Наемник отпрянул, как будто увидел на столе гадюку.

— Генерал, — сказал он. — Если вы собираетесь посвятить меня в планы этой кампании, думаю, мы торопим события.

Баласар положил руку ему на плечо, пристально посмотрел в глаза и заговорил тихо, со странной проникновенностью. Синдзя вдруг понял, что такой человек может повести за собой войска и народы. Или даже весь мир.

— Господин Аютани, я не открываю этих планов каждому наемнику без разбора. Я им не доверяю. Я ничем не делюсь даже со своими командирами, за исключением тех, кто входит в мой небольшой совет. Остальные должны мне просто доверять. Но мы с вами — люди, умудренные опытом. Мне пригодятся ваши советы.

— И вы не боитесь мне открыться, — медленно продолжил Синдзя. — Потому что я отсюда не выйду, так ведь?

— Даже чтобы поговорить со своими людьми, — подтвердил генерал. — Вы останетесь тут как мой союзник или как мой пленник.

Синдзя покачал головой.

— Смелое признание, — заметил он. — Ведь мы тут одни.

— Если бы вы напали на меня, я убил бы вас на месте, — ответил Баласар все так же спокойно, по-дружески, и Синдзя ему поверил. Баласар улыбнулся и подтолкнул его к столу.

— Давайте я объясню, почему вам выгоднее стать моим союзником.

Но Синдзя не спешил.

— Вы же понимаете, что я не дурак. Если даже скажете мне, что посадите воинов на летающих собак, я все равно похлопаю вас по плечу и присягну на верность.

— Естественно. Скажете, что вы мой друг, что всецело меня поддерживаете. Я вас поблагодарю, не поверю ни единому слову и стану держать безоружным под охраной. Мы оба перестанем поворачиваться друг к другу спиной. Это само собой разумеется, — отмахнулся Баласар. — Мне нет никакого дела до того, что вы скажете или сделаете. Мне важно, что вы думаете.

Синдзя не смог удержаться от улыбки. Он искренне рассмеялся, и Баласар засмеялся вместе с ним.

— Договорились, — кивнул Синдзя. — Так расскажите же мне, как вы собираетесь одолеть поэтов.

Они проговорили почти весь вечер. Гроза утихла, тучи разошлись. Когда мальчик-слуга явился зажечь светильники, в небе цвета индиго светила полная луна, такая большая, что казалось, будто ей тяжело подняться выше. По комнате кружили комары и мошки, но на них никто не обращал внимания. Синдзя и Баласар слишком увлеклись обсуждением целей и стратегий. Генерал говорил обо всем прямо и откровенно, и чем дальше наемник его слушал, тем больше понимал, что его жизнь стоит ровно столько, во сколько оценит ее Баласар Джайс. Теперь предстояло убедить генерала, что сохранить эту жизнь не будет ошибкой. Гальт выбрал правильную тактику. Синдзя раскусил ее, и все равно ему не оставалось ничего, кроме как подчиниться.

Когда они закончили, стража отвела его в маленькую, но хорошо обставленную спальню. Окна комнаты были слишком узки, чтобы в них пролезть, а дверь снаружи заперли на засов. Синдзя лежал в постели, прислушиваясь к тишайшему треску и шипению горящих свечей. Он почти не чувствовал своего тела. Сознание так и норовило ускользнуть. Чтобы побороть рассеянность, он умылся холодной водой, похрустел костяшками пальцев: нужно было занять свой ум чем-то настоящим, сиюминутным. Тем, что гальтский генерал еще не успел у него отнять.

Синдзя как будто видел страшный сон или проснулся в реальности, которая была хуже любого кошмара. Он чувствовал себя так, будто при нем только что зверски убили друга. Гальтский военачальник изменит старый мир. Если все пойдет, как он задумал. И в глубине души Синдзя знал, что так оно и будет.

Время шло, а ночь тянулась без конца. Синдзя то шагал из угла в угол, то садился на край постели. Пробовал уснуть, но ничего не получалось. Он помнил, как занемог после первого боя. Сейчас происходило то же самое. И чем больше он думал, чем больше вспоминал маршруты, которые чертил Баласар на картах, тем сильнее становилась его уверенность.

Предатель-поэт и несметное войско — только часть успеха. В каком-то смысле меньшая его часть. А большая заключается в том, что генерал отважен и мудр. Он не знает сомнений. Он обладает огромной внутренней силой. На своем веку Синдзя повидал достаточно вождей, правителей и стражей. Он легко узнал бы того, кто заранее обрек себя на поражение, но Баласар Джайс — не из их числа.

Поэтому любому разумному человеку остается лишь одно — встать на сторону гальтов, заключил Синдзя, ощутив при этом искреннее сожаление.

Дома у Семая было тепло. Сквозь открытые окна веяло пряным запахом дубовой листвы. Горные вершины продлили рассвет, и он наступил во второй раз, когда солнце поднялось над восточным хребтом, заливая лучами город. Через открытую дверь до Маати доносились трели птиц, всецело погруженных в ежегодные брачные заботы. Утхайемцы с их пирами и танцами не слишком от них отличались. И тех, и других волновало лишь одно — кто слаще поет и у кого красивей оперение. Между людьми и птицами оказалось больше сходства, чем последние согласились бы признать.

Маати расположился на кушетке, наблюдая за Семаем и Размягченным Камнем, сидевшими друг напротив друга за небольшим столиком. Между ними лежала расчерченная линиями доска с истертыми от частых прикосновений фишками. Игра стала основой для пленения, совершенного три поколения назад Манатом Дору, который впервые вызвал из небытия Размягченного Камня. Белые фишки против черных. Условия пленения требовали, чтобы Семай играл в эту игру, снова и снова утверждая свою власть над андатом. К счастью, Дору сделал Камня неважным игроком. Семай побарабанил пальцами по столу и подвинул черную фишку с центра доски влево. Андат нахмурился.

— Ни единой весточки, — сказал Семай. — Правда, еще рано.

— Что он выберет, как ты считаешь?

— Между прочим, я думаю, — проворчал андат, но поэты не обратили на него внимания.

Семай откинулся на спинку кресла. Годы были милосердны к нему. Талантливый юноша с ясным лицом, которого Маати встретил, когда впервые приехал в город, никуда не исчез. Пусть его виски тронула первая седина, пусть морщины в уголках рта стали глубже и уже не пропадали, когда лицу возвращалась безмятежность, все равно ничто не могло изменить его открытую улыбку и глубокую уверенность в себе. Прежним осталось и уважение к Маати. Это был уже не тот священный трепет, как раньше, однако Семай относился к старому другу с большим почтением, которое не ослабело за время их знакомства.