Дом аптекаря - Эдриан Мэтьюс Страница 23

— Посмотри сам. — Она протянула телефон. Текст эсэмэс-сообщения гласил: «Bon appétit [8], Chickenshit» [9].

Майлс тоже покрутил головой:

— Знаешь, кто это?

Рут еще раз посмотрела на экран.

— Черт бы его побрал! Наверное, кто-то так шутит.

Она уже не вертелась, а методично обводила зал внимательным, цепким взглядом, останавливаясь на каждом лице. Когда кто-то отворачивался, она ждала, пока он снова повернется. Потом вышла из-за стола, прошлась до бара и вернулась, уже кипя от злости. Несколько посетителей замерли над тарелками, ожидая, пока она сядет.

— Ну? — спросил Майлс.

— Я здесь никого не знаю.

— А эти штуки не показывают, кто прислал сообщение?

Рут взглянула на экран.

— Только номер. Посмотри.

47 107,8682.

— Странно, — добавила она. — Сорок семь может быть кодом страны.

— Да. Санта-Клаус или Гринч [10]. Звонят из заснеженной Норвегии. Сомневаюсь, что это номер телефона. Подумай сама. Сейчас время ленча. Твой шутник не обязательно здесь. Возможно, он просто рассчитал, что ты, как и все остальные, сидишь в каком-то кафе.

— Почему ты думаешь, что это он? — сердито бросила Рут.

— Хорошо, пусть она. Он или она. Кто-то, знакомый с базовым французским и английским.

— А?

Bon appétit и chickenshit.

— Господи, Шерлок Холмс нашелся…

Майлс принял обиженный вид.

— Милочка, я всего лишь пытаюсь помочь. Весьма вероятно, что сообщение прислал человек, которого здесь нет. Хотя, с другой стороны, он может быть и здесь. Откуда мне знать.

Они еще раз огляделись, однако звонивший не оправдал надежд — не поднялся и не снял маску.

Не повезло.

Никто даже глазом не моргнул.

— Отзвонись, — посоветовал Майлс. — Набери тот же номер.

Она так и сделала, но ничей телефон не отозвался ответным рингтоном.

— Ничего. Знаешь, Майлс, это не настоящий номер.

— Слово chickenshit тебе ничего не говорит?

Рут даже не улыбнулась.

— В каком смысле? Знаю ли я, что оно означает? Фекальная масса, продукт выделения известной своей тупостью домашней птицы. Как тебе это?

— Не совсем то, чего я ждал. Любое слово может иметь ласкательный оттенок. Мало ли как люди друг друга называют.

— Послушай, я не знаю, кто у тебя друзья или любовники, но если слово chickenshit в твоем словаре имеет ласкательный оттенок, то я, должно быть, совсем не в курсе последних тенденций в гей-сленге.

Майлс покачал головой:

— Боже! Как тебе, наверное, трудно.

— Что?

— Существовать в женском теле.

Рут замолчала. Отодвинула тарелку с недоеденными оладьями. Насупилась. Ей было не по себе. Ее почти трясло.

— Пойдем отсюда, а? Что-то мне это все не нравится.

— Плохой день?

— Знаешь, слова ведь тоже ранят. Да еще все эти веселые разговоры о нацистах. Послушай, Майлс, у меня мурашки бегают по спине. Черт возьми, ты понимаешь, о чем я?

— Похоже, мы собираемся станцевать с самим дьяволом, Рут.

— Не знаю, что ты имеешь в виду, но я предпочла бы оказаться в менее людном месте. — Она подняла голову, встретилась с ним взглядом и наконец пришла в себя. — И, Майлс, извини, ладно?

Они шли по Удезейдс Ахтербургваль, мимо Музея гашиша и марихуаны, Музея татуировок и Музея эротики, останавливаясь у витрин, обмениваясь комментариями по поводу представленных на всеобщее обозрение курительных принадлежностей, образцов боди-арта, фаллоимитаторов и лингамов. Рут взяла Майлса под руку и быстро приспособилась к его тяжелой, раскачивающейся походке.

У канала дети бросали хлеб чайкам. Птицы неподвижно зависали в воздухе, потом устремлялись вниз, ловко хватая крошки на лету.

В одном месте Майлс вдруг поднес к лицу Рут свою широкую ладонь и осуждающе, на манер чопорной тетушки, покачал головой, бросив неодобрительный взгляд на усатого пьянчужку, который с довольным видом мочился в канал. На нем был традиционный голландский костюм из полосатой красной блузы, черных бриджей и черной же высокой шляпы.

— Ладно, — решительно произнес Майлс. — Ты сказала, что предпочла бы оказаться в менее людном месте, так? Ну вот, я знаю такое место. — И повернул к неприметному дому на границе квартала красных фонарей. — Ну и ну, — прошептал он. — Похоже, сюда давно уже никто не приходит.

Они заплатили за вход, поднялись сначала по широким, потом по узким ступенькам и, толкнув дверь, оказались в крохотной церквушке. По обе стороны от центрального прохода стояли расположенные двумя ярусами стулья.

В церкви никого не было.

— Бессовестный турист, вот ты кто, Майлс! Куда ты меня притащил?

— А на что это похоже?

— На церковь, конечно.

— Точно, это и есть церковь. Тайная церковь, устроенная в доме. Ее построили католики во времена гонений в 1578 году. Городской совет оказался в руках протестантов, и католикам пришлось уйти в подполье.

Рут наморщила нос.

— Не самое подходящее выражение для церкви на чердаке. Тебе не кажется?

— Ну хорошо, не в подполье. Скажем так…

— Они ушли ближе к Богу, вот как. Провели этих протестантов. Утерли им нос. Но не скажу, что они так уж прятались. Посмотри, даже хренов орган сюда притащили!

Майлс поднес палец к ее губам:

— Выражайся не так экспрессивно, милочка.

Проходя мимо алтаря, Рут с трудом удержалась, чтобы не опуститься на колени. Впрочем, импульс пропал так же быстро, как и появился. Она с отвращением и ужасом посмотрела на палец, только что изобразивший на груди неясное подобие креста. Палец сделал это сам по себе. «Превращаюсь в католичку, — пронеслось в голове. — А ведь меня даже паписткой не воспитывали. Я даже не вероотступница, и вот, нате вам».

Должно быть, дело в ладане… что-то есть такое в воздухе…

Они уселись на три красных стула в первом ряду: Рут заняла один, а Майлс разместил свои здоровенные ляжки сразу на двух. Она повернулась, прошлась взглядом по обеим галереям.

Никого.

— Итак, на чем мы остановились?