Наследие Дракона - Дебора А. Вольф Страница 23

Измай действительно знал Сулейму всю свою жизнь, но на него она так никогда не смотрела.

Порой быть невидимкой тоже несладко, особенно когда тебе в штаны насыплют пригоршню песка.

Измай вздохнул и, скрестив ноги, принялся уплетать украденную с пиршественного стола еду. Он был худосочнее тарбока, как непрестанно повторяла мать, и рыба должна была поспособствовать росту его мышц. Измай готов был съесть целого речного гада, если это поможет ему добиться благосклонности Сулеймы.

Шел второй день Хайра-Кхая, и самые юные из будущих джа’акари играли в опасно-хаотичную игру аклаши. Она как раз подходила к концу. Несколько всадниц выпало из седла, одна вопила от ярости во всю силу своих пятилетних легких, и голова овцы постепенно отделялась от тела. Лошади развлекались наравне со своими малолетними наездницами – хрипели, раздували ноздри и размахивали хвостами, точно горстка глупых первогодок.

Достаточно было Измаю слегка повернуть шею, и он увидел бы первого стражника, первую воительницу, многочисленных старейшин и мастериц с мастерами. Они в мрачном великолепии стояли под пологом праздничных шатров вместе с матерями. На теплом, не долетавшем до Измая ветру у них над головами плясали шелковые кисти – тысячи крошечных ручонок болельщиков радостно махали своим фаворитам.

Мать Измая Нурати находилась на возвышении, закутанная в разноцветные шелка, соответствовавшие ее статусу первой матери зееранимов. Блестящие черные кудри были собраны на макушке и заплетены в косы, перевитые лентами, и только несколько длинных локонов свободно вились вдоль тонкой шеи. Ее устрашающий смех, словно зов боевого рога, эхом отражался от стен. Измай улыбнулся, увидев, как она, подобно королеве, расслабленно лежит на низком диване в окружении маленьких девочек, которые наперебой пытались угостить ее фруктами, сладостями и подслащенной соком водой.

Умм Нурати была на сносях – она ожидала шестого ребенка. Принимая во внимание то, сколь немногим женщинам удавалось родить хотя бы одного малыша, она пользовалась у народа величайшим почетом. Умм Нурати казалась усталой и тощей, за исключением округлившегося живота. Параджа, стройная вашаи, называвшая Нурати своей китрен, во весь рост растянулась у дивана и устремляла свои желтые глаза на любого, кто осмеливался подойти слишком близко. Других вашаев на царственном возвышении не наблюдалось: Параджа была ревнивой самкой.

Среди тех, кто привлек внимание ее золотых очей, была и прибывшая из Атуалона девушка с кошачьими глазами. У нее была самая гладкая и самая темная кожа, которая когда-либо встречалась Измаю – совсем черная, как ночное небо. Девушка, как и Хафса Азейна, не закалывала волос, но если прорицательница взирала на мир из-под бело-золотой копны, то прямые блестящие волосы девушки были убраны с экзотичного лица и крепились сзади такими широкими золотыми обручами, что ими вполне можно было бы оплести руку Измая. Золото украшало также ее запястья и лодыжки, а соблазнительные изгибы тела были завернуты в нефритовые шелка такого же оттенка, как и ее странные и прекрасные глаза.

Эти кошачьи глазищи уже скользнули по нему, когда Измай стоял у палатки продавца манго и сок капал у него с подбородка. Он почувствовал себя точно шестилетнее дитя в присутствии истинной дейской принцессы. Измай решил, что ей не свойственна яркость Сулеймы и она не так красива, как его мать, но оторвать от нее взгляда все равно не мог. Он глядел на нее, не отрываясь, как и остальные – хоть все и старались делать это незаметно – даже Параджа, однако темнокожая девушка продолжала аккуратно есть финики из глиняной миски, ни на кого не обращая внимания.

Если девушка с нефритовыми глазами походила на лунную ночь, то сидевший рядом с ней мужчина был тьмой между звезд. Он возвышался, словно гора. Его блестящая лысая голова, украшенная драгоценными камнями, была словно вырезана из огромного обсидиана. Его смазанную эфирными маслами кожу с макушки до пояса покрывали симметричные тонкие шрамы, как будто на этого мужчину некогда набросили большую паутину, обжегшую его кожу. Паутина эта была усеяна крошечными драгоценными камнями, и при каждом движении незнакомец переливался, как звездное небо. Его глаза напоминали бледное голубое утро. У них был такой же кошачий разрез, как и у девушки, и они превращались в полумесяцы, когда он скалил свои большие белоснежные зубы, глядя на игравших в аклаши детей. На мужчине было короткое одеяние ярко-красного цвета, широкие ступни оставались босыми. На шее и на запястьях он драгоценностей не носил, и, насколько мог судить Измай, оружия при нем также не было.

Несколькими ступеньками выше, неподалеку от Сулеймы сидел старший брат Измая Таммас. Его, как всегда, окружала пестрая стайка женщин и девочек. Именно Таммас унаследовал мощную отцовскую фигуру и лицо с ямочками. Но, что было еще хуже, сейчас он подбрасывал на руках младшую сестренку, четырехлетнюю Рудию. Все женщины вокруг представляли себе, как будут вплетать в его волосы свадебные бусины. Многие из них уже обращались к Нурати с просьбой позволить им выносить его первого ребенка, и никто даже не пытался этого скрыть. Измай глубоко вздохнул, задаваясь вопросом, хватит ли в реке рыбы, чтобы наполнить его хрупкую фигурку такими мышцами. Он унаследовал изящное сложение и нежные черты матери, которые смотрелись несуразно на фоне доставшихся от отца длинных рук и ног. Маленьким мальчиком Измай с удовольствием внимал умилительному кудахтанью матерей, которые дивились его густым ресницам и хорошенькому личику.

Но в пятнадцать лет такая похвала была невыносимой.

Его кузина Ханней, сестра по оружию Сулеймы, тоже оказалась в рядах поклонниц Таммаса. Ее бритая светлая макушка все еще выделялась на фоне лица и блестела от масла сисли. Ханней была одета в воинскую куртку, украшенную маленькими медными колокольчиками, и в подвернутые до колен штаны. Колокольчики сверкали у нее на запястьях и обнаженных щиколотках, а также на тонкой цепочке, которая соединяла кольцо на носу с кольцом в ухе, мягко поглаживая нежную кожу у нее на щеке. Ханней являла собой поэтическое воплощение сагаани, чистой пустынной красоты, вышедшей на охоту за первой любовью. Измаю казалось, что, хотя его брат и раздавал всем улыбки, как цветы, его глаза любовались ею больше, чем остальными. Все знали, что Таммас Джа’Сайани еще ни разу не удостоил своей благосклонностью ни одну девушку во время Айам Бината. Возможно, в этом году все изменится…

Измай снова вздохнул и проглотил еще одну горсть рыбьей мякоти. Шкура зажарилась до идеально хрустящей корочки, отдавала кислинкой и была в равной степени соленой и перченой. Он твердил себе, что не завидует брату, окруженному толпой воздыхательниц. Сказать по правде, Измаю хватило бы и одной.

Овечья голова раскололась надвое, и обе половины полетели на трибуны – к пущей радости всех, кого не забрызгало мозгами.

Первая воительница Сарета стояла на высоком помосте рядом с матерью Измая, улыбаясь так, словно они никогда не были соперницами. Возле нее были повелительница снов и истаза Ани, и вся троица наблюдала за игрой малышни. Главная воительница прайда на голову возвышалась над заклинательницей и обладала более гибкой фигурой, чем верховная наставница. Виски Сареты были гладкими, и сотня черных, длиной до колен, посеребренных сединой косичек сбегала от ее поражающего воображение головного убора с плюмажем из перьев львиной змеи. Главная воительница была одета в традиционные штаны и украшенную бусами и косточками куртку, а на боку у нее сверкал изящный золотой шамзи, знаменитый солнечный клинок пустыни.