А печаль холод греет - Дайана Рофф Страница 24

Но что именно – я не помнила.

Амнезия? Я много раз предполагала это, спрашивала у мамы, не замечала ли она чего-нибудь странного в такие дни, о которых я напрочь не помнила, задавала такие же вопросы некоторым знакомым и даже одноклассникам, однако никто ничего конкретного не говорил, а чаще – удивлённо на меня косились. Возможно, Джозеф смог бы мне чем-нибудь помочь в этом деле, но я никогда ему не рассказывала о своей самой большой проблеме – потери памяти. Забота – это всегда замечательно, но не когда она в слишком больших «дозах». Таблетки тоже полезны, если принимать их вовремя и в положенных количествах. Не всегда лишнее полезно. Далеко не всегда.

А жаль.

Поэтому я забросила попытки вернуть себе память. А может, это нормально? Что не помнишь ни своего детства, ни большую часть подросткового периода, ни каких-то дней? Единственное, что я заметила, что с возрастом у меня всё реже стали появляться провалы в памяти: последний раз был тогда, когда я совершенно забыла четверг. До этого целый месяц всё было нормально. По крайней мере, на это очень хотелось надеяться.

– Правда, что женское «нет» означает «да»?

Выдох – и я вынырнула из своих мыслей, как из болота с мутной водой, и посмотрела на внезапно появившегося рядом со мной Ченса. Он вновь весело шагал чуть впереди, слегка подпрыгивая, и крутил в пальцах недокуренную мятую сигарету. Его красная шапка уже полностью покрылась большими хлопьями снега, которым сегодня под вечер вновь одарил Колдстрейн; зелёная парка уже намокла на плечах, как и его ботинки. Сама я вновь не ощущала ни холода, ни тепла, словно для меня не существовало температуры – пустота наравне с бытием.

– Да, – равнодушно пожала плечами я.

– Переспим? – он затянулся и соблазняюще выдохнул в меня дым, словно строил из себя настоящего ловеласа.

Я поперхнулась ядовитым воздухом и устало усмехнулась.

– Нет, даже не мечтай. Тем более ты всё равно гей.

– А вот жаль, знаешь ли! – без капли обиды рассмеялся Ченс. – Для девушек столько шуток есть, столько подкатов! А как подкатить к парню и не выглядеть при этом как идиот?

– Ты в любом случае идиот, – с вымученным злорадством сказала я.

– Ты настолько напилась, что не слышала, как я тебя звал?

Я всмотрелась в его лицо – небольшое, красивое, слегка розоватое то ли от мороза, то ли от выпитого алкоголя, маленькие глаза озорно сверкали в синих сумерках города и фонарях улицы, брови постоянно находились в движении, когда он говорил. А там под узким подбородком, в тени мехового воротника куртки – большое родимое пятно почти на половину шеи. Помню, раньше Ченс носил шарф, чтобы прикрыть это пятно, но затем решил превратить это в некое «достоинство», как сам это назвал, когда осознал свою ориентацию. Но счастье это ему не принесло, как и горя. Ничего не изменилось в его жизни – пожалуй, Ченс был самым постоянным как в своей жизни, так и в чужих судьбах. Он всегда и везде одинаковый – что бы ни пытался изменить, что бы ни совершал: плохого или хорошего.

Но сейчас… казалось, что-то впервые дало трещину в его постоянстве. Глубокую, длинную и невероятно ощутимую трещину. Если даже я заметила, что с ним что-то было не так, то как он сам себя ощущал? Ведь в его взгляде до сих пор плакала печаль…

– Прости, что я тебе сказала те грубые слова, – дёрнув его за рукав, я остановила Ченса и внимательно рассматривала его лицо, желая отметить каждую реакцию на мои слова. – Я понимаю, это тяжело потерять мать. Правда, понимаю. Сама через такое пережила только с отцом… И я прекрасно знаю, что ты переживал за жизнь своей матери, что ты и сейчас переживаешь за жизни многих: начиная от близких и друзей и заканчивая мало знакомыми людьми. Это нормально – переживать. Это показывает, что в тебе есть добро, лучик света, что может осветить не только твою дорогу, но и чужую. И это… это правда здорово, Ченс. Я ценю твою доброту, ценю твою заботу о других, потому что сама я не способна на это, как бы ни старалась научиться нормально сопереживать другим. Поэтому прости меня.

– О, конечно я прощаю тебя! – тут же широко улыбнулся он, разведя руками. – Скажу больше: я на тебя и не обижался. Я прекрасно понимаю твои поступки, так что не вижу смысла на тебя обижаться. Я вообще не особо вижу смысла насчёт обид: это же так глупо! Если обижаться по любому поводу, то жизнь так и пройдёт в обиде на всех. А как жить счастливо, если ты постоянно чем-то опечален? Поэтому никогда не переживай по этому поводу, особенно насчёт меня! Я никогда ни на кого не обижаюсь, и это факт. Мне слишком лень запоминать то, в какой день на кого я обиделся и сколько нужно ещё держать эту обиду. Серьёзно, это слишком трудно запомнить! Да и зачем, когда лучше стоит обратить внимание на что-то более важное и приносящее удовольствие, чем вот это всё? Так что можешь смело забить!

– Так просто? – удивилась я.

– Поверь мне, если бы все люди жили так, как я, то жизнь была бы в разы проще! – рассмеялся юноша и выкинул недокуренную сигарету куда-то в снег.

На этом мы и расстались: сказав друг другу пока, мы разошлись по своим домам, так как жили совсем недалеко друг от друга. Парадная встретила меня перегоревшей лампочкой, вонью чей-то мочи и лютым холодом. Как всегда скривившись в лице, я поспешила в свою квартиру, надеясь, что там окажется немного теплее – удивительно, но только сейчас я почувствовала хоть какую-то температуру. Дома оказалось теплее. Батареи хоть и работали плохо в этом старом здании, но всё же немного грели. Чувствуя себя неимоверно уставшей и похолодевшей, я как можно скорее помчалась в ванную греть руки.

Тепло.

Не такое, как у Филис, не такое, как у Джозефа, не такое, как у людей. Но приятное ощущение жары медленно распространялось от красных пальцев по всему телу. Странно. Эти перепады температуры… очень странные. То мне настолько тепло, что я разгуливала в одной тонкой куртке, то я мёрзла как самый обычный человек от зимнего мороза. Может, я простудилась? Чем-то заболела? Или это просто что-то менялось в моём организме?

Бред.

Я здоровая. Ничем не болела. Вся информация о неведомом «вирусе», который сжигал людей, – всего лишь слухи. Со мной всё нормально. Да, всё нормально.

Ну-ну, продолжай утешать себя дальше.

Резко мотнув головой, я вытерла руки и вышла из ванной, чуть ли не столкнувшись лбом с мамой. Та стояла напротив меня, скрестив руки на груди, и почему-то грозно сверлила меня взглядом тёмно-зелёных глаз. Она была непривычно раздетой: футболка с длинными рукавами закрывали её тонкие руки, тогда как юбка открывала вид на похудевшие ноги. И ещё одна деталь, которой раньше не было, – целый седой локон волос на левом виске. И почему-то мне показалось это странным…

– Ты подумала насчёт Рождества? – наконец прервав молчание, тихо спросила я.

– Ты снова была на драках, да? – отметив моё недоумение, мама тут же продолжила: – Это опасно. А сейчас это вдвойне опасно. Ты должна понимать, что драки могут довести тебя до серьёзных переломов или даже до смерти, а сейчас такой всплеск эмоций тем более может довести тебя до смерти. Ты должна понимать, что болезнь, про которую стали говорить даже по новостям, реальна. Заразиться ею есть больший шанс у тех, кто проявляет сильные эмоции, у таких, как ты, дочь моя. А я не хочу твоей смерти, понимаешь? – она вдруг взяла меня за плечи, которые тут же нагрелись от её слишком горячих ладоней, и с горечью заглянула в моё лицо. – Нам всем сейчас тяжело, поэтому не стоит делать ситуацию ещё хуже. Прошу, не ходи больше на драки…