Седьмое Правило Волшебника, или Столпы творения - Терри Гудкайнд Страница 24

— Вы ведь хотели, чтобы мать убила меня, правда, Латея?

Оба сделал еще один шаг в направлении стола.

Латея помертвела:

— Стой где стоишь, Оба.

В ее глазах жил страх. В маленьких крысиных глазках…

Это определенно было новым. Оба познавал все новые и новые вещи. Он увидел, как руки Латеи, орудие колдуний, поднимаются… Тогда он остановился и насторожился, весь обратившись во внимание.

Сдавайся, Оба, и ты станешь непобедим.

Это было абсолютно новым и попросту ошеломляло.

— Я думаю, вы хотите убить меня своими снадобьями, правда, Латея? Вы хотите, чтобы я умер.

— Нет, нет! Это не правда. Клянусь, это не так!

Оба снова шагнул вперед, слушая, что пообещает ему голос. Руки Латеи взметнулись вверх, когтистые пальцы осветились ожившими бликами огня. Колдунья пустила в ход магию.

— Оба, — голос ее окреп, сделался более уверенным. — Стой, где стоишь!

Сдавайся, Оба, и ты станешь непобедим.

Оба шагнул вперед и почувствовал, как его бедро задело стол. Банки зазвенели. Одна из них закачалась. Латея молча смотрела на нее. Банка некоторое время раскачивалась из стороны в сторону, потом треснула, развалилась и расплескала по столу густую алую жидкость.

Лицо Латеи исказилось от ненависти. Она с силой выбросила в сторону Обы руку с растопыренными пальцами.

Раздался грохот, похожий на раскат грома, за ним последовала вспышка, залившая на мгновение комнату белым сиянием.

Оба увидел желто-белый нож из пламени, метнувшийся в его сторону. Как посланная убить его молния… И ничего не ощутил.

Но за спиной его, в деревянной стене, появилась выжженная огнем дыра размером с человека, в темноту ночи полетели пылающие щепки. Огонь, шипя, гас на снегу.

Оба коснулся своей груди, куда Латея направила всю колдовскую силу. Крови не было. Он невредим. Ему показалось, что колдунья удивлена не меньше его. Она смотрела, широко раскрыв глаза.

Неужели он всю свою жизнь боялся этого пугала?!.

Латея пришла в себя быстро. Опять лицо ее исказилось — на этот раз от усилия, — она вновь воздела руки. В воздухе сформировались голубые змееподобные шипящие линии, запахло паленой шерстью. Латея бросила ладони вперед, посылая к Обе разящую колдовскую силу, означающую немедленную смерть, силу, которой не может противостоять не один человек…

Но голубой свет лишь опалил стену за его спиной, и Оба опять не почувствовал никакой боли.

Он усмехнулся.

И снова Латея замахала руками, но на этот раз прибавила к взмахам какие-то отрывочные слова, произносимые шепотом, так, что Оба не мог их расслышать. Перед ним вспыхнул столб света, принялся извиваться в воздухе, словно сверхъестественная гадюка. Без сомнения, это тоже была смерть…

Оба поднял руки. Извивающийся луч начал издавать потрескивание.

Оба коснулся луча пальцем и ничего не почувствовал. Это походило на разглядывание чего-то, находящегося в другом мире. Вернее, и здесь, и не здесь.

А еще было похоже, будто он, Оба… непобедим?..

Колдунья издала вопль ярости, и ее руки вновь взметнулись вверх.

С быстротой мысли Оба схватил ее за горло.

— Оба! — взвизгнула она. — Оба! Нет! Пожалуйста! Это было что-то новое. Он никогда раньше не слышал, чтобы Латея говорила «пожалуйста!».

Сильно сжав руками ее шею, он перетащил старуху через стол. Бутыли раскатились, попадали на пол. Некоторые крутились, некоторые раскалывались, как яичные скорлупки.

Оба сомкнул пальцы на свисающих прядями волосах. Латея вцепилась в него руками, отчаянно пытаясь использовать свою колдовскую силу. Она хрипло выкрикивала слова, которые, наверное, являлись ключом к ее колдовской власти.

Оба не различал слов, но понимал их скрытый смысл.

Он сдался, но стал непобедимым. Он видел, как она выпустила всю свою ярость, и теперь высвобождал свою.

Он швырнул ее на пол. Рот ее широко раскрылся в безмолвном крике.

— Почему ты хотела, чтобы мать избавилась от меня?

Округлившиеся огромные глаза были устремлены на того, кто вызывал сейчас у Латеи ужас: на Обу. Всю свою жизнь она наслаждалась тем, что вызывала ужас у других. И вот теперь весь этот страх вернулся к ней.

— Почему ты хотела, чтобы мать избавилась от меня?

В ответ раздались только прерывистые хрипы.

— Почему? Почему?

Оба разодрал на ней платье. Из карманов дождем посыпались на пол монеты.

— Почему?!

Он вцепился в белую сорочку, которую колдунья носила под платьем, сорвал ее и вновь отшвырнул Латею, на сей раз в сторону двери. Она полетела, раскорячив костлявые руки и ноги. Обвисшие груди болтались, как сморщенное коровье вымя. Могущественная ведьма сейчас была нагой и совершенно ничтожной.

Наконец она смогла исторгнуть из себя дикий вибрирующий низкий вопль и поползла к порогу. Сжав зубы, Оба схватил ее за волосы и рывком поставил на ноги. А потом, будто таран, вбил ее в шкаф с зельем. Дерево раскололось в щепки. Каскадом рушились бутылки. Он схватил одну и грохнул ею об угол шкафа.

— Почему, Латея? — Он приставил горлышко разбитой бутылки к ее животу. — Почему?

Она визжала все пронзительней. Он опустил осколок ниже.

— Почему?

— Пожалуйста… О милостивый Создатель… Пожалуйста, нет!

— Почему, Латея?

— Потому что ты, — взвыла она, — незаконнорожденный сын этого монстра, Даркена Рала.

Оба замер. Сведения были ошеломляющими. Если это, конечно, правда…

— Маму принудили. Она мне говорила. Она говорила, что отцом был какой-то мужчина, которого она не знала.

— Она знала его. Она работала во дворце, когда была юной. У твоей матери были громадные груди и не менее громадные планы в те давние дни. Но планы оказались плохо продуманы. Она не понимала, что удержит этого человека не дольше, чем на одну ночь. Ведь у него имелось бессчетное количество женщин — и тех, кто стремился оказаться рядом с ним, и тех, кто оказался с ним не по своей воле.

Это определенно было чем-то новым. Даркен Рал был раньше самым могущественным человеком на земле. Неужели в его, Обы, венах течет кровь благородных Ралов. От этого предположения у него закружилась голова. Если ведьма говорит правду…

— Моя мать должна была остаться в Народном Дворце, если она зачала сына от Даркена Рала.

— Но ты не истинный наследник, обладающий даром.

— И все же, если я его сын…

Невзирая на боль, она сумела изобразить на физиономии улыбку, которая говорила, что он для нее — не больше чем грязь.