Мой Пилигрим - Ксения Татьмянина Страница 25

Много палой листвы — ни с чем не спутать аромат сырости, прелости и осеннего лесного духа. Шумели деревья, подо мной тоже зашуршало, когда я раскачалась и села. Надо же — взрыла тонкий слой снега и толстый пласт листьев, едва не вбуравившись в землю. Не расшиблась!

Колдун-романтик, рыцарь-спаситель. Эффектно Грим избавился от меня! И тут же вся растаяла — он пришел, защитил…

А как дальше? В какую сторону?

Ветер словно мысли мои прочел — стал в бок дуть, подталкивая и подсказывая направление. Его правда — замерзну! Ноги в руки, и вперед.

— Дай отдышаться-то…

Далеко не унес, это понятно — шум города близко, летели не долго, наверняка скинул у Краюшки. Я выбралась на длинную прогалину — бывшую дорогу, теперь занесенную и полузаросшую. Пошла по ней и почти выбралась к опушке, как внезапно ветер толкнул меня не в спину, а влево. Я подумала, что случайность, шагнула дальше, и второй раз он так ударил, что я упала.

— Ты чего?

Его широкая волна низко потянула в левую сторону, задевая и распыляя не слипшийся снег и указывая курс.

— У меня уже зуб на зуб не попадает… ты уверен, братишка? Еще десять минут и дуба дам!

В ответ — утвердительный, крепкий толчок по корпусу, что едва не кувыркнулась носом опять, едва поднявшись. Что поделать? Обняла сама себя за плечи, съежилась, шагнула куда велено.

На маленькой поляне стояла разрушенная беседка. Вернее, пятиугольный крытый домик, собранный исключительно из сруба и досок. Из далекого и смутного вспомнилось, что такие стояли по лесу в разных местах — кто устал, тому отдохнуть, кто в дождь попал, чтобы не вымокнуть. Обычно их ставили вдоль основных лесных дорог с расстоянием километра друг от друга.

— Хочешь сказать, тут мне будет теплее? — Зашла. Села на холодную лавку. — Я согласна, если только ты мне сейчас сюда Грима принесешь. Обнять и погреться. Да хватит уже!

Ветер задувал и слабо крутился внутри, только нагнетая холод, и начинал бесить своим бездушным отношением к теплокровным созданиям. Спустя миг своей вспышки раздражения, дошло — он до сих пор на что-то хочет указать! Минута поисков, и из угла, едва выдрав из щели между бревном и доской, вытащила на свет грязную пачку бумаги. Большая, сшитая вручную тетрадь из плотных желтых листов, — только часть. Кожаная обложка есть, а задник отсутствует. И надорвать всю толщину кто-то пытался, но не смог.

— «Патрик. Игрушка. Все мы, живые созданья…» — Прочитала первые три сточки вслух. — Ты хотел, чтобы я это нашла?..

И тут же выхватила дальше на странице, выведенное красивым каллиграфическим почерком — «Так пела моя Тактио. Моя создательница, моя Колдунья и моя госпожа».

Я закрыла тетрадь, быстро запихнула ее под свитер, и бегом кинулась по своим же следам назад — к тому месту, где свернула от города. Даже думать ни о чем не могла! Вылетело все последнее — и то, что рассказал машинист, и старуха на проезде, и полет с ветром! Это все так стремительно ушло на задний план, что я и о холоде почти не думала. Скорее, скорее только добраться хоть куда-нибудь, где можно это прочитать, не рискуя отморозить уши, ноги и пальцы, и не умереть от гипотермии.

Выбравшись из леса и перебежав пустующую в субботу дорогу, возопила от радости — я у гаражей! Родные «Три шкуры»! Удача не может мне сделать столько подарков, отказав в последнем и хоть кто-то, но должен быть внутри! Цеха явно закрыты. А вот самый первый…

Забарабанила кулаком, пританцовывая и стараясь слишком глубоко холодным воздухом не дышать. И так бежала, что не очень полезно, когда в ноябре и без верхней одежды.

— Господин Валентайн! Откройте!

Ваниль приоткрыл створку, а я, отпихнув его, быстро втиснулась внутрь. Мне простительно, у меня критическое положение. Подумаешь, работодатель, пусть сначала согреет, потом может и выговаривать за грубости.

— Я же сказал, сегодня выходной…

— Вы что, думаете, я на работу приперлась? Что-нибудь горячего, умоляю, и шубу!

Сказала и сама же сдернула с вешалки его плотную куртку. Обернулась, сунула руки в рукава, а потом в карманы, и, выудив оттуда вязаную шапку, надела и ее. Без разрешения и без спроса «можно?».

— Что случилось?

— От трущобной стаи едва убежала. Пожертвовала пальто и сумкой, пока они вещи кинулись драть, я сюда успела. От шока, наверное, больше трясет, а не от холода… извините. Мне надо согреться. Какое счастье, что вы здесь.

Тот помолчал. Потом похлопал себя по карманам брюк, достал ключ и отпер ящик на своем рабочем столе:

— Раз так, то выпей стопку перцовки. Я в службу сейчас позвоню, о собаках скажу. Медичку вызвать?

— Нет. Я целая.

— Ну, тогда тебе здесь придется торчать до семи. Фургон с сырьем приедет, я приму, и попрошу водителя тебя до дома подкинуть. Дома есть еще что одеть из верхнего?

— Есть. Спасибо.

— Пожалуйста.

Перцовка прожгла желудок, и я быстро согрелась. Дождалась минуты, когда Ваниль пересадил меня на лавку у складской внутренней двери, а сам снова погрузился в бумаги. Я достала листы. Свое сокровище.

Не просто так ветер принес меня к тайнику. Это давняя вещь, рукописная, и она… о Тактио!

У меня нет ушей, но слух у меня более острый, чем можно себе представить. До меня доносятся не только голоса, мелодии и звуки, но мне слышатся и мысли людей, слышатся их тайные желания, к которым, порой, они сами жадно внимают. Сердцебиение, жизненные токи, песня души, шепоты сновидений, гадкое и прекрасное, что только может исходить от человека, — все я слышу.

У меня нет глаз, но моему зрению доступны любые уголки всего видимого. Мне ничто не может служить помехой, ничто не заслонит внутреннего взора, магических моих очей.

У меня нет кожи, нет пальцев и нет легких, — но я чувствую ароматы, чувствую тепло или холод. Могу ощущать озноб путника, идущего далеко по дороге в дождливый день, или голод узника, заточенного в тюремном колодце в городе. Я знаю, что такое вкус, что такое прикосновение ладони к ладони, и прикосновение губ к губам.

Но я не божество. Я всего лишь… кукла, сшитая молодой девушкой. Во мне жесткий железный каркас вместо скелета, деревянное яйцо вместо головы, накрученные ткани вместо тела, шелковые нити вместо волос. Все, что есть настоящего, это костюм пилигрима, сшитый и надетый на меня самыми заботливыми и нежными руками моей госпожи.

Я таков, но порой мне хочется обхватить своими мягкими руками побеленную голову и прекратить этот поток знания. Сомкнуть веки, которых нет, закрыть ладонями уши, которых нет, и свернуться клубочком под высоким стрельчатым окном.