Сказки зимнего перекрестка - Наталия Ипатова Страница 25

— На тот случай, если тебя укусил огг… то есть, если ты ему это позволил, ты берешь его позади головы… вот так… и вгоняешь ему пальцы пониже челюсти. Он начинает задыхаться, ослабляет хватку, и ты его выкручиваешь.

Укушенный палец привычным жестом отправился в рот.

— Уф! А все-таки они мерзкие. Зачем их спроектировали?

— Ты хочешь, чтобы я тебе объяснил? А ты не боишься, что кто-нибудь из них тем временем ухватит тебя за зад?

В самом деле, корзина как причудливый хищник-цветок вся ощетинилась раззявленными зубастыми пастями. Мозгов у оггов, видимо, не было вовсе, поскольку с челюстями, в лучшем виде распяленными толстыми прутьями, они оказались совершенно беспомощны. Туолле презрительно стукнул пяткой по корзине.

— Слюнями захлебнутся.

Рикке довольно засмеялся и снял сына с корзины. Приподнял крышку ровно настолько, чтобы бросить огга к кишащим внутри собратьям, и поспешил вновь захлопнуть ее, да еще для верности перетянул ремнями.

— Беда, если расползутся, — деловито пояснил он. — Попрячутся эти зубастики в траве и станут кусать наших возвышенных дам за белы ножки. Не находишься потом с извинениями.

— Ты мне так и не сказал, — заметил Туолле, не сводя глаз с цветущей челюстями корзины, — зачем их, таких гадких, вывели? Какая от них радость?

— Радости от них, положим, никакой, а польза есть. Ты знаешь, что мы воюем?

— Скажем так, я об этом слышал.

— Ну, раз так, то ты, без сомнения, слышал и о том, что мы — гуманная раса. Мы воздействуем на противника естественными, экологически корректными методами регулировки его численности. Эти малоприятные твари в корзинке обладают одним славным свойством, а именно: ферменты их слюны, вмешиваясь в биохимический состав крови наших врагов, образуют несовместимую с жизнью смесь.

— Они для них ядовиты?

— Именно так. Видишь ли, истребить биологический вид — преступление против экологии, а вывести новый, находящийся с ним в естественной вражде, — совсем другое дело.

— Это, кажется, называется софистикой, па?

— Каждый дерется, как может.

— И мы можем лучше?

— А их больше. Причем во много раз.

— Дерьмо.

— Эй! — встревожился отец. — Только не говори, что у меня подцепил это словечко.

— Ну не у бабушки же!

Солнце заливало уютный зеленый лужок, где они были одни, если не считать корзины. Оно подбиралось к пыльным сапогам мужчины, а мальчишка валялся на пузе где-то в районе левого отцовского локтя.

— А почему так получилось? — спросил Туолле. — Почему этих тварей так много? Я не про оггов, па.

— Потому что они размножаются без всякого удержу и смысла и слишком мало ценят свою индивидуальную единицу. Тогда как мы с тобой — сложные продукты молекулярного моделирования и генной оптимизации. Мы слишком дорого себе обходимся. Мы штучный товар, Туолле.

— Мы, стало быть, лучше?

— Да, но это нас не… Это бабушка учит тебя задавать взрослые вопросы?

— И добиваться ответов. Па, ты очень ненавидишь этих тварей.

— Именно они учили меня ненависти. И все же до сих пор есть вещи, которые не укладываются в моей голове. Они убивают себе подобных. Они унижают таких же, как они сами. В своих жестоких играх они достигают таких чудовищных извращений, что невозможно порой поверить, будто эти твари наделены разумом. А кроме того, они грязные, от них плохо пахнет, и они не умеют вести себя за столом. Хотя ты, пожалуй, не знаешь, каково это.

— Есть знание, которое не приносит пользы, — пошутил Туолле. — Как, скажем, знание дурных манер.

— …но, пойми меня правильно, малыш, я не хочу говорить о них здесь и сейчас. Давай поболтаем о тебе. Скажи, тебе позволено драться с другими мальчишками, или бабушка Антиль растит тебя как оранжерейный цветочек?

— Мне уже дважды оперировали нос, — признался Туолле.

— Больно?

— Нет, я же сплю. Потом больно. Однако считается, что принцу негоже щеголять сломанным носом.

— А мама? — осторожно спросил Рикке. — Она находит для тебя время?

— Она королева, — пожал плечами его сын. — Па, мне нужно спросить…

Рикке ухмыльнулся. Туолле находился в самом расцвете почемучного возраста, и было, честно говоря, непонятно, где он находит время ломать носы себе и другим.

— Па, какая вышла бы разница, если бы я был принцессой? Почему мне все тычут в лицо моей исключительностью? Чем мужчина отличается от женщины?

— Тебе умно ответить или как?

— Без шуток, па.

— Мужчина и женщина проходят разные школы. Мужчина всю жизнь учится жить, а женщина — любить. Когда встречаются мужчина и женщина, считающие себя достойными друг друга, они меняются. Мужчина вручает женщине свою жизнь, а женщина ему — свою любовь. Мне кажется, мужчина при этом в выигрыше.

Он усмехнулся.

— Но ведь мужчина не умирает!

— Да, но теперь он имеет то, за что ему стоит умереть, а это — великий дар.

— Меня больше учат быть королем, а о том, что я — мужчина, только говорят. Они делают сейчас проект «Призрак», ты знаешь? Это конец войне. Единственный способ не дать им стереть себя с лица земли. Но это — бегство. И в свете «Призрака» им нет никакой нужды в короле-мужчине, который, как ты говоришь, знает, за что он сражается и умрет, если нужно. Я им не нужен, па!

— Тебе это сказали? Или дали понять?

— Нет, — хмуро признался Туолле. — Но я размышлял.

— Такие разговоры велись до твоего рождения. Это я от тебя скрывать не буду. Но самый его факт все изменил и все расставил по-новому. Ты появился зримо и осязаемо. Ты всех заставил с собой считаться. Ты их всех покорил. Ты уже не причуда. Ты — маленькое чудо, Туолле. Тебя любят не потому, что ты кому-то нужен или не нужен, а потому, что ты есть, и было бы ужасно, если бы тебя не было. Ты поймешь, когда у тебя будет сын. Ну а если к тому же маленький принц такой вот гривастый и славный, то он, некоторым образом, становится символом будущего.

— Даже если его нет? В смысле — будущего? Па, тебе не жаль отдавать им этот мир? Неужели ты не врос в него так, что сердце разрывается по каждому кузнечику?

— Я не гляжу туда, Туолле. Пока они еще завершат «Призрак», ты успеешь вырасти, а я могу и не дожить.

— Па, — сказал Туолле, — я хочу вырасти настоящим мужчиной. Научи меня.

Обычно Локруст на своем сундуке с книгами спал тревожнее бродячего пса, мышиный шорох непременно будил его: кто знает, может, мышь собирается грызть его драгоценные пергаменты! Однако этой ночью маленький чернокнижник забылся как младенец, скрестив на груди скрюченные ручонки и прижав колени к животу. Кошмары шли сегодня другой дорогой, он тихо и ровно дышал и был от души разочарован, когда звяканье железного кольца с наружной стороны двери вырвало его из редкого блаженства.