Рабыня Гора - Джон Норман Страница 25

Резким движением хозяин воткнул камень в какую-то точку на карте. Так он и торчал там, массивный, наполовину утопленный в землю. Значит, вот то самое место. Послышались одобрительные возгласы. Рядом — ручей или место слияния двух ручьев и, по-видимому, лес. Мужчины закивали. Хозяин окинул взглядом соратников. Больше вопросов никто не задавал. Похоже, все удовлетворены. Взгляды обращены к нему, глаза сверкают. Как я гордилась своим хозяином! Я принадлежу ему! Сама мысль об этом повергала в тайный трепет.

Но вот мужчины начали подниматься и, переговариваясь между собой, расходиться по шатрам.

Хозяин перевел на меня взгляд. Поднял чашу. Я поспешила к нему, наполнила чашу вином, надолго припала губами к ее краю, потом, смиренно преклонив колени, протянула ее этому умопомрачительному зверю, моему повелителю. В обращенных к нему моих глазах нельзя было не прочесть, каким вожделением охвачено все мое существо. Но он отвернулся, едва скользнув по мне взглядом. «Ты — ничто, рабыня, пустое место», — говорили его глаза. Я уже видела у него такой взгляд — сегодня вечером, только немного раньше.

Жалкая, ничтожная рабыня, валяюсь у него в ногах, сгорая от желания, — неужто только на то и гожусь, чтоб с презрением оттолкнуть меня?

Я стояла на коленях. Гнев, отчаяние, горечь унижения поднимались в душе. Я, землянка, отвергнута! Отвергнута каким-то дикарем! Меня душила злость. Подошла Этта — утешить. Поднявшись на ноги, я с криком «Уйди от меня!» ткнула ей в руки бутыль с вином. Нечего ей меня целовать! Этта мягко что-то сказала.

— Уйди! — закричала я.

Кто-то из мужчин обернулся. Этта, схватив бутыль, испуганно побежала прочь. Сжав кулаки, стояла я у догорающего костра. По щекам бежали слезы.

— Ненавижу вас всех! — прокричала я и, спотыкаясь, бросилась за тоненькой попоной, что накануне вечером дала мне Этта. Схватила ее с земли, завернулась, придерживая на плечах. Захлебываясь рыданиями, отчаянно сжимая попону, я остановилась, опустив голову. Не спросив, меня забрали с Земли, перенесли в чужой мир, выжгли на теле клеймо, превратили в рабыню.

Подняв голову, я обвела безумным взглядом лагерь, скалы, колючую изгородь. Над головой плыли три луны. Кое-кто из мужчин еще смотрел на меня.

— Я лучше вас всех! — кричала я. — Хоть вы надо мной и надругались! Я — землянка! А вы — варвары! Я — цивилизованный человек, а вы — дикари! Это вы должны мне кланяться, а не я вам! Я, а не вы, должна отдавать приказы!

Подбежала, пытаясь утихомирить меня, Этта. Конечно, слов моих никто не понял, но гнев, но эту бешеную ярость было невозможно не распознать. Это был вопль протеста. Это был мятеж. Этта откровенно перепугалась. Знай я Гор получше, я и сама умерла бы от страха. Но слишком смутно представляла я себе тогда мир, в котором нахожусь, толком не понимала, что значит выжженное на бедре клеймо. Воистину — блаженство в неведении. А я не ведала, что творила. Орала на них, плача от злости. И тут в сумерках передо мной возник силуэт хозяина. Трясясь от злости, комкая попону на плечах, я подняла на него глаза. Это он отвоевал меня в жестокой схватке там, у скалы; голую, привел в лагерь; это он выжег на моем теле клеймо; лишил невинности, а потом снова и снова наслаждался мною, а я, смиренная, покорная рабыня, задыхалась от любви в его объятиях.

Ненавижу — крикнула я ему в лицо, отчаянно кутаясь в попону. Как это трудно — стоять обнаженной перед одетым мужчиной и сохранить достоинство, и вести себя как равная ему. Изо всех сил стискивая попону, я все туже натягивала ее на плечи. Она придавала мне смелости. Заставил меня полюбить его! Да, полюбить! И не обращает на меня внимания!

— Ты что, не понимаешь, — кричала я, — я люблю тебя! Люблю! А тебе и дела нет! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

Заставил полюбить себя, я потом позволил своим людям со мной забавляться! Швырнул меня им как игрушку! «Отдал меня своим дикарям! — рыдала я. — Ненавижу! Ты меня еще не знаешь! Я — Джуди Торнтон! Я землянка! Не дикарка какая-нибудь, не шлюха, чтоб утолять твою похоть! Я утонченное, изысканное существо! Я лучше вас всех! Я лучше вас всех!»

В лунном свете ко мне потянулась его рука.

— Ты не смеешь плохо со мной обращаться! — не унималась я. — У меня есть права! Я свободная женщина!

Он все стоял, протянув ко мне руку с открытой ладонью. На сколько хватит его терпения?

Я отдала ему попону. И вот стою перед ним, хрупкая, нагая. Свет трех лун струится с вышины. Перед хозяином — его рабыня.

Он взял попону, посмотрел на нее. Потом на меня. Я задрожала. Да, девушка должна быть наказана.

Он поднял попону. На мгновение меня охватила радость. Вот сейчас укроет меня, защитит от чужих глаз. Может, понял, может, пожалел о своей жестокости? Может, теперь все будет по-другому? Может, в каменной душе пробудились жалость и сострадание? Может, тронула его моя любовь и теперь, благодарный, исполненный нежности, оценив величайший этот дар, он ответит мне взаимностью, тоже полюбит меня?

Я смотрела на него полными любви глазами. И тогда он набросил попону мне на голову, несколько раз обвязал вокруг шеи, крепко затянул под подбородком и бросил меня мужчинам.

Я лежала, завернувшись в попону, судорожно стиснув ее края. Холодно. Мерзко. Плакать нет больше сил. Мужчины, хозяева, давно спят. Я лежу съежившись, подтянув к животу колени.

Счет времени я давно потеряла. В небесах все еще плывут три луны.

Кое-как придерживая попону, привстала я на колени. В лагере тихо.

Все тело ноет.

Я подтянула попону, обнажив ногу. Осмотрела бедро. Вот оно, клеймо. Тонкий нежный цветок. А не сорвать. Не избавиться. Навеки впечатано в кожу. Выжжено каленым железом под мои истошные крики. Вот он, прелестный символ рабства. Часть моего тела. Спору нет, клеймо сделало меня куда красивее. Украшение рабыни. Но хоть с ним я гораздо красивее, оно неопровержимо свидетельствует: я — рабыня. Убежать бы! Я взглянула в сторону колючей изгороди. Но на мне клеймо. Куда же убежишь в таком мире с клеймом на теле? Разве не скажет оно всем и каждому, кому только заблагорассудится взглянуть, разве не станет непрестанно — каждый миг, каждую секунду, каждый час, днем и ночью — нашептывать: рабыня! Некуда деваться. Всего лишь чей-то нескромный взгляд — и быть мне в цепях и ошейнике. Можно украсть одежду, прикрыться, но клеймо не смоешь. Мужчины, заподозрив обман, могут отдать меня в руки свободных женщин, чтобы те, не оскорбляя моего достоинства, осмотрели мое тело. Как вознегодуют они, обнаружив клеймо на теле девушки, что притворялась им ровней! Сорвут с меня одежду, высекут — плачь не плачь, моли не моли, закуют в кандалы. Некуда бежать, негде спастись. Вот оно, клеймо — впечатанный в тело символ того, что я есть. Да, в ту ночь мне воочию показали, кто я на самом деле. Рабыня.

Земная девушка, рабыня на планете варваров, скорчившись, судорожно натягивает на себя попону.

Я огляделась. Надо мной — скала. Вон притаился дозорный. Не видит меня.