Люди огня - Олег Волховский Страница 26

Несколько раз мы ошибались. Романский замок здесь не диковинка. Мы снижались, осматривали подозрительное строение, и Марк отрицательно качал головой.

— Не он.

Погода снова испортилась, хотя и не так фатально Над нами снова нависло серое небо.

— Пьетрос, а ты как думаешь?

— Мне лучше бы попасть внутрь. Снаружи я видел его только ночью. Хотя не похоже. Там были скалы.

Это оказалось неплохой приметой, В основном горы были лесистые и зеленые.

Наконец мы увидели его. Я сразу понял, что это он. Мы влетели в ущелье, которое почти невозможно было заметить. Да мы бы и не заметили, если бы не Марк. Мы были в высокой части Пиренеев, и скала, на которой был построен замок, сама достаточно высокая, скрывалась в тени еще более высоких гор.

— Ну что, Марк, — сказал Эммануил. — Дальше тоже твоя работа.

Марк надел парашют и приказал десантникам готовиться к прыжку.

Операция длилась не больше пятнадцати минут. Затем мы с Эммануилом услышали в наушниках голос Марка.

— Все в порядке, Господи, Потерь нет. Похоже, замок пуст.

Мы приземлились на скальную площадку возле обрыва и вышли из вертолета. Дул ветер, разгоняя остатки тумана. Хлопала и скрипела старинная дубовая дверь. Мы вошли внутрь. Везде царило запустение, та страшная тоскливая пустота, которая бывает только в брошеных домах. Красная ткань содрана со стен, скульптуры и картины вынесены, ни гербов, ни знамен. Но это был тот самый замок. Я узнал зал, где меня допрашивали, эти высокие окна с витражами и этот свет, теперь тусклый и приглушенный. Пасмурно.

Во всем замке, казалось, не было ни души,

— Обыскать все! — приказал Эммануил.

Марк с десантниками поклонились и вышли. Время тянулось медленно. Было холодно. Я подошел к камину. Там лежали недогоревшие дрова как единственное свидетельство отъезда хозяев. Я развел огонь.

— Спасибо, Пьетрос, — поблагодарил Господь и сел за массивный деревянный стол спиной к огню. — Где же теперь Жан Плантар? — задумчиво обратился он к каменным сводам.

В коридоре послышался шум. Господь обернулся. Десантники вталкивали в зал некоего человека весьма мирного вида. Он чуть не упал и с упреком оглянулся на автоматчиков, вставших у него за спиной.

Судя по одежде, арестованный был доминиканским монахом. Коричневая сутана, очень старая и залатанная в нескольких местах, висела на нем мешком, поскольку он был очень худ.

— Идите сюда, — приказал Эммануил. — Встаньте здесь. Да, напротив огня. Пьетрос, ты его знаешь? Он был среди тех двенадцати?

— Нет.

Незнакомец с благодарностью посмотрел на меня. Видимо, то, что быть среди двенадцати не является благом, чувствовалось по интонации Господа.

Я посмотрел монаху в глаза, светлые и проницательные, и мне стало не по себе.

— Кто вы? — спросил Эммануил.

— Странник. Скиталец, отлученный от церкви, — он говорил старомодно и с легким немецким акцентом.

— Отлучены, а носите монашеское одеяние?

— Меня отлучили от церкви, а не церковь от меня. Государь вправе прогнать вассала, но долг вассала — служить государю.

Эммануил посмотрел на него заинтересованно.

— А когда вас отлучили?

— В 1329 году. Специальной папской буллой. Двадцать шесть положений моего учения были признаны еретическими. С тех пор и…

Но Эммануил не дал ему договорить.

— Как ваше имя? — почти закричал он.

— Мейстер Экхарт.

— Я так и думал. Подать ему стул! Я преклоняюсь перед вашим учением, доктор Экхарт.

Стул подали, и щуплый доминиканец неловко сел. Я во все глаза смотрел на него. Человек, который скрывался от инквизиции почти семь веков, бессмертный святой, отлученный от церкви, — это было слишком для моих бедных мозгов.

— Это невозможно! — прошептал я. — Господи, этого быть не может!

— Все возможно для Бога, Пьетрос, — спокойно проговорил Эммануил. — Не вся церковь — Христова. Бог лучше знает, кто у него святой, а кто еретик. Лучше, чем все папы, вместе взятые. Ужин и вино для доктора Экхарта!

— Спасибо, — святой тихо улыбнулся и склонил голову. — Но за последние шестьсот семьдесят лет я привык к простой пище.

— Да и у нас солдатский паек, — улыбнулся Эммануил. — Но вообще-то придется отвыкать. Я намерен вернуть вас на сорбоннскую кафедру.

Святой внимательно посмотрел на него, прямо в глаза.

— Мы уже давно разговариваем, а я так и не спросил, кто вы.

— Тот король, чьим рыцарем вы служите уже почти семь веков.

Мейстер Экхарт задумался. Он уже давно с подозрением смотрел на мои руки.

— Мне нужно подумать, прежде чем назвать вас государем. Я не уверен. В ваших глазах мне открылась бездна, но я не знаю, что это — бездна звездного неба, Высшего Духа, Божества или черная пропасть.

— Я вас не тороплю.

Принесли ужин — подогретые консервы из солдатского пайка и сильно запыленную бутылку вина, возможно из местных погребов.

— Я попрошу вас еще об одном одолжении, доктор Экхарт, — сказал Эммануил. — Расскажите мне о хозяевах этого замка. Что вы о них знаете?

— Ничего. Ночую, где придется. Здесь никого не было, когда я пришел.

— Допустим. Но почему вы здесь, в Пиренеях?

— Мне здесь нравится. Близко к Божеству. Здесь подножие лестницы Иакова.

— Ну что ж, действительно близко, — Эммануил таинственно улыбнулся. — А теперь не обижайтесь на меня, доктор Экхарт, я хочу предложить вам немного денег, независимо от того, примете ли вы место в Сорбонне. Скоро похолодает, и вам понадобится новая сутана.

Эммануил вынул из кармана камуфляжной формы пачку банкнот и положил перед бывшим сорбоннским преподавателем. Судя по толщине пачки, этих денег хватило бы не то что на сутану, а на горностаевую мантию и «Мерседес» в придачу.

Экхарт вежливо поклонился.

— Спасибо, но это лишнее. Счастье человека, посвятившего себя Богу, не зависит от внешних обстоятельств, ни от жары, ни от холода, ни от места в Сорбонне.

— Но отказываться от даров Божьих — такой же бунт, как сетовать на страдания, неправда ли?

— Возможно. Я подумаю.

Мы остались ночевать в замке, расположившись по-походному на полу большого зала. Наверное, так спали рыцари Средних веков, хранители Грааля.

На рассвете меня разбудил Мейстер Экхарт.

— Пьетрос, — прошептал он. — Мне есть что сказать вам, только вы не услышите. Легче проповедовать церковной кружке! Но, может быть, все еще изменится. Возьмите это. — Он вложил мне в руку потертую ладанку на толстом шнурке. — Когда вам будет очень плохо, откройте ее. Возможно, это поможет. Но помните, только когда будет очень плохо. Невыносимо!