Запретный плод - Лорел Гамильтон Страница 27

Сердце билось прямо в горле. Пульс громом стучал в висках. Яне могла дышать. Тут до меня дошло, что слышу еще чье-то сердце, как эхо.

– Жан-Клод?

– Жан-Клод! – отозвались тени визгливым эхом.

Из крови поднялась бледная рука, сжалась и бессильно упалана борт гроба. Всплыло лицо Жан-Клода. Я протянула руку, сердце трепыхалось ужеу меня в голове, но он был мертв. Мертв! Рука его была ледяным воском. Глазараспахнулись, и мертвая рука схватила меня за запястье.

– Нет! – Я попыталась вырваться, рухнула на колени вхолод крови и вскрикнула: – Пусти!

Он сел, покрытый кровью. Она капала с белой сорочки, как скровавой тряпки.

– Нет!

Он подтянул мою руку к себе, и меня вслед за ней. Я уперласьвторой рукой в гроб. Я не хотела к нему. Я не пойду к нему! Он согнулся надмоей рукой, широко раскрыв рот, потянулся клыками. Сердце его билось в темнойкомнате ударами грома.

– Нет, Жан-Клод!

Он поднял на меня глаза перед тем, как ударить.

– У меня не было выбора.

Кровь закапала по его лицу с волос, превращая лицо вкровавую маску. Клыки впились мне в руку. Я вскрикнула и села в кровати.

В дверь звонили. Я вылезла из кровати, забывшись, и тут жеахнула от боли. Слишком быстро задвигалась после такого битья. Болело даже там,где ушибов быть не могло. Руки закостенели от засохшей крови и болели, как приартрите.

А звонок не прекращался, будто кто-то прислонился к нему.Кто бы это ни был, сейчас я его обрадую за то, что меня разбудили. Спала я вбольшой не по росту рубашке, и сейчас вместо халата натянула вчерашние джинсы.

Пингвина Зигмунда я поставила обратно к остальным. Мягкиеигрушки стояли на узком диванчике под стеной, у окна. Пингвины стояли на полу,окружая его пушистой волной.

Двигаться было больно. Даже дышать было больно.

– Иду-у! – завопила я. По дороге мне пришло в голову,что там может быть что-то враждебное. Тогда я прошлепала обратно в спальню ивзяла пистолет. Рука обхватила рукоять тяжело и неуклюже. Надо было ее вчерапромыть и перевязать. А, ладно.

Я присела за стулом, который Эдуард вчера приставил к двери.

– Кто там?

– Анита, это Ронни. Мы вроде собирались сегоднятренироваться.

Сегодня суббота. Я совсем забыла. Всегда забавно, насколькоординарна жизнь, даже когда тебя пытаются убить. У меня было такое чувство,будто Ронни должна знать про эту ночь. Вещь настолько экстраординарная должнабыла затронуть всю мою жизнь, но так не получалось. Когда я со своей рукойлежала в госпитале с шинами и трубками, торчащими отовсюду, моя мачехапродолжала жаловаться, что я все еще не замужем. Она волновалась, что я взрелом возрасте двадцати четырех лет останусь старой девой. Джудит не из тех,кого называют эмансипированными женщинами.

Моя семья не интересуется особо, чем я занимаюсь, какрискую, какие травмы получаю. И потому не обращают внимания. Кроме моего сводногобрата, которому шестнадцать лет. Джон считает, что я чувиха классная, клеваяили как там у них теперь говорят.

Вероника Симс – дело другое. Она моя подруга, и она всепонимает. Ронни – частный детектив. Мы навещаем друг друга в больнице поочереди.

Я открыла ей дверь и впустила ее, придерживая болтающийся убока пистолет. Она окинула меня взглядом и сказала:

– Черт возьми, у тебя ужасный вид.

Я улыбнулась:

– Зато мой вид соответствует самочувствию.

Она вошла, бросив спортивную сумку на стул.

– Ты мне можешь рассказать, что случилось?

Это было не требование, а вопрос. Ронни понимала, что невсем можно делиться.

– Ты извини, что я сегодня не смогу тренироваться.

– Кажется, ты сегодня уже получила хорошую нагрузку.Пойди, отмочи руки в раковине. Я сделаю кофе. О'кей?

Я кивнула и тут же об этом пожалела. Аспирина, аспирина мне.По дороге в ванную я остановилась.

– Ронни?

– Да?

Она стояла в моей кухоньке, держа в руке мерку с зернамикофе. Ростом она была пять футов девять дюймов. Иногда я забывала, насколькоэто много. Люди не могут понять, как мы ходим рядом. Фокус в том, чтобы держатьтемп, и я себя заставляю. Это отличная тренировка.

– Кажется, у меня в холодильнике есть бублики. Можешьсунуть их в микроволновку с сыром?

Она вытаращила на меня глаза.

– Я тебя знаю уже три года, и впервые ты хочешь есть додесяти утра.

– Слушай, если тебе трудно, так не надо.

– Не в этом дело, и ты это знаешь.

– Извини, я это от усталости.

– Иди, полечись, а потом расскажешь, О'кей?

– Ага.

От отмачивания рукам лучше не стало. Как будто я кожусдирала с пальцев. Я промокнула их полотенцем и намазала ссадины неоспорином.“Местный антисептик”, гласила этикетка. Когда я еще наложила пластыри, это былопохоже на розовато-загорелые руки мумии.

Спина была один сплошной синяк. Ребра обозначилисьгнилостным пурпуром. Тут я мало, что могла делать, кроме как надеяться, чтоаспирин снимет боль. Ну, одно я еще могла сделать – подвигаться. Упражнения нарастяжку вернут подвижность и дадут возможность ходить без боли – в какой-томере. Но сама растяжка – это будет род пытки. Ладно, это можно сделать потом.Сейчас надо поесть.

Мне чертовски хотелось жрать. Обычно мысль о еде до десятиутра вызывает у меня тошноту. Сейчас меня тянуло к еде, тянуло неудержимо.Странно. Может быть, от стресса.

От запаха бубликов и плавящегося сыра потекли слюнки. А отзапаха свежего кофе я была готова сжевать диван.

Я заглотала два бублика и три чашки кофе, пока Ронни сидела,потягивая только первую чашку. Подняв глаза, я увидела, что она на менясмотрит. Серые глаза изучали меня. Я видала, как она так смотрела наподозреваемых.

– Чего? – спросила я.

– Ничего. Ты уже можешь перевести дыхание и рассказать,что случилось?

Я кивнула, и на этот раз это уже не было так больно. Аспирин– дар природы современному человеку. Я рассказала ей все с момента звонкаМоники и до встречи с Валентином. Я не рассказала ей, что все это происходило в“Цирке Проклятых”. И опустила историю с голубыми огнями на лестнице и голосомЖан-Клода у меня в голове. Что-то мне подсказывало, что это тоже опаснаяинформация. Своим инстинктам я научилась доверять, и потому все это оставилапри себе.

Ронни свое дело знает. Она поглядела на меня и спросила:

– Это все?