Память льда. Том 2 - Стивен Эриксон Страница 27

— Так значит, Провидец не тот, кем кажется.

— Похоже на то. У нас с Рейком были подозрения…

— Ну, — перебила его Карга, — если бы я про них знала, я бы детальнее изучила ситуацию у Обзора. Ваше упрямство вредит всем нам.

— У нас были только догадки, Карга. Кроме того, мы слишком ценим твою покрытую перьями шкурку, чтобы ты рисковала, приближаясь к передовой неизвестного нам врага. Дело сделано. Скажи, Провидец остаётся в Обзоре?

— Мои родичи не смогли этого определить. Там повсюду летают кондоры, и они не одобряют нашего присутствия.

— С чего это обычные птицы вас тревожат?

— Не совсем обычные. Да, смертные птицы немногим ушли от одетых в перья ящериц, но именно эти кондоры больше походили на ящериц, чем на птиц.

— Глаза Провидца?

— Вероятно.

— Это осложнение.

Карга пожала полусогнутыми крыльями.

— Есть у тебя мясо? Я голодна.

— В яме для отбросов за палатой лежат остатки козы.

— Что? Ты хочешь, чтобы я ела из ямы для отбросов?

— Проклятье, Карга, ты же ворониха, почему бы и нет?

— Возмутительно! Но если это всё, что есть…

— Это всё.

Кудахтая, чтобы сдержать порыв ярости, Карга поскакала к задней стенке шатра.

— Впредь бери пример с меня, — прошептала она, пробираясь через ткань.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Бруд.

Карга сунула голову обратно в палатку и открыла клюв в тихом порыве смеха, затем ответила:

— Разве это я вышла из себя?

С рычанием он шагнул к ней.

Ворониха пронзительно вскрикнула и убежала.

Первому Чаду Мёртвого Семени

снится предсмертный вздох отца

и слышится вечным повтором

запертый в лёгких вопль…

Посмеешь ли его глазами

Увидеть мир хоть на миг?

Первому Чаду Мёртвого Семени

вести легион печали

по костлявой дороге голода,

где мать поёт и танцует…

Посмеешь ли следом за ним

прийти и взять её за руку?

Первому Чаду Мёртвого Семени

носить разнородный доспех,

что укроет его от мига рожденья

годами жестокой учёбы…

Не смей судить его строго,

если не влез в его шкуру.

К’аласс.

Сильба разбитого сердца

Тенескаури неудержимым потоком обрушились на стены города. Обезумевшая от голода толпа накатилась и хлынула в Капастан.

Баррикады у ворот прогнулись под бешеным давлением, затем рухнули.

Город затопили враги.

В четырёх сотнях шагов от цитадели Кованый щит развернул забрызганного кровью скакуна. Люди протягивали к нему руки, хватались за броню на ногах коня. С холодной яростью жеребец раз за разом бил копытом, круша кости, сминая рёбра, проламывая головы.

Когда враги отрезали их от цитадели, три «гривы» из «Серых мечей» окружили Итковиана на вершине пологого холма, усыпанного глиняными столбами капанского кладбища. Бо́льшая часть этих вертикальных гробов уже была повалена и разбита так, что истлевшие останки в саванах рассыпались по склону, смешиваясь друг с другом в посмертии.

Итковиан смотрел на врата цитадели, груда тел перед ними была уже настолько высока, что можно было карабкаться вверх. Именно это и делали десятки тенескаури, взбираясь по трупам к капонирам, где их ждали зазубренные наконечники длинномерных пик. Крестьяне даже не пытались защищаться — пики кололи и ранили, несли смерть, взметая фонтаны крови и вырывая ошмётки плоти.

Кованый щит никогда не видел подобного кошмара. Все прошедшие битвы, все ужасы войны, всё то, что вынужден видеть солдат, меркло по сравнению с этим зрелищем.

Когда крестьяне падали и скатывались по склону из трупов, женщины запрыгивали на мужчин, пригвождая их к земле, разрывали одежду, расставляли ноги и, среди крови, криков и смерти, насиловали.

Чуть в стороне от убитых и умирающих люди пожирали себе подобных.

Два разных кошмара. Кованый щит не мог решить, что его потрясло больше. Кровь ледяным потоком струилась в жилах, и он понял со страхом, переходящим в панику, что настоящий штурм только начинается.

Ещё одна волна подкатилась к злополучным «Серым мечам» на кладбище. Широкие проспекты и улицы со всех сторон заполонили сплочённые бешенством тенескаури. Все взгляды были прикованы к командиру и его солдатам. Люди тянули к ним руки и, несмотря на расстояние, жадно загребали воздух.

Солдаты сомкнули щиты, перегруппировались, потрёпанным квадратом выстроились вокруг Итковиана. Кованый щит знал, что строй сомнут, как это было всего несколько мгновений назад, но, если его безмолвные солдаты смогут повторить то, что уже однажды сделали, строй вновь поднимется из моря тел, расчистит себе путь, отбросит врага и вновь взберётся на только что воздвигнутый холм из костей и плоти. Если Кованый щит удержится в седле, он будет рубить направо и налево, убивая всех, до кого дотянется, а раненые погибнут под железными копытами коня.

Никогда прежде Итковиан не участвовал в такой бойне, она отравляла его, переполняла сердце ненавистью к Провидцу — сотворить такое с собственными людьми. И к септарху Кульпату за нечеловеческую жестокость — бросить беспомощных крестьян в пасть отчаявшейся армии.

Но страшнее всего — эта тактика, похоже, сработает. Пусть и чудовищной ценой.

С рёвом тенескаури бросились в атаку.

Первых врагов, которые добрались до ощетинившегося строя, порубили на куски. Полумёртвых, вопящих, их потащили назад собственные соратники — в голодную, ненасытную толпу, куда более жестокую, чем враги, что ждали тенескаури впереди. Другие рвались вперёд, только чтобы повторить судьбу первых. Но им на смену подходили всё новые и новые крестьяне, карабкались на плечи соратников, а по их спинам уже взбирались следующие. На короткий миг перед изумлённым взором Кованого щита предстала трехъярусная стена из обезумевших людей. Затем она рухнула, погребла под собой «Серых мечей».

Строй прогнулся под неимоверной тяжестью. Клинки ломались. Щиты падали наземь. Шлемы срывали с голов, и везде, куда бы ни взглянул Итковиан, была кровь.

Из груды тел начали выбираться отдельные фигуры. Тесаки, топоры и ножи взметнулись и опустились, но их главной целью был Кованый щит, и он это понимал. Командир перехватил поудобнее палаш и щит. Конь гарцевал на месте, чувствуя лёгкую дрожь в ногах седока. Жеребец вскинул голову, затем опустил пониже, защищая глотку. Доспех, закрывавший лоб, шею и грудь скакуна, был покрыт вмятинами и грязью. Копыта рыли землю, готовые обрушиться на живую плоть.