Игра Времен - Наталья Резанова Страница 28

Я подошел и посмотрел на убитую. Вы знаете (а впрочем, может, и не знаете), как меняет смерть лица людей. Иногда они бывают ужасны. Иногда приобретают спокойствие, которого не хватало им при жизни. Это лицо казалось воплощением спокойствия. И я откуда-то знал, что оно уже было таким, когда к сердцу был приставлен пистолет, и смерть только закрепила это выражение покоя. У нее были темно-каштановые прямые волосы, широкие скулы, короткий нос. Глаза закрыты. Миловидна, но не более. И действительно, очень молода. Вряд ли ей было больше восемнадцати лет (впоследствии я узнал, что ей едва исполнилось семнадцать). Именно она написала: «Умираем по собственной воле».

Несмотря на безусловную ясность обстоятельств, было в них нечто странное. Пугающе-притягательное, если можно так сказать. И я решил выяснить, почему эти двое убили себя, хотя никто не заставлял меня этого делать. И принялся раскручивать события, как водится в нашем деле, с конца.

Тела самоубийц я не сразу передал похоронной команде, а велел переправить в портовый госпиталь – тамошний врач по бедности работал и на нас. Правда, никаких новостей от его осмотра я не ждал. Просто я человек добросовестный. Затем я отправил своих людей выяснить, не числится ли пропавших среди приезжих. Главным образом из-за мужчины. Видите ли, я был знаком со всеми офицерами, проживающими в нашем городе, не так уж их здесь много, а он, похоже, был офицером. Его я не знал, следовательно, приезжий. Простая логика. Другое дело – девушка. Она могла быть и здешней, всех горничных и швей в лицо не упомнишь… А также принялся искать свидетелей.

Как ни странно, таковые нашлись почти сразу. Похоже, почти весь предыдущий день, по крайней мере от полудня, Жанна Арден и Матье Матюрен провели на людях. Точнее, на набережной. Не меньше десятка прохожих видели там молодого человека с девушкой, соответствующих данному описанию. Они ходили вдоль набережной или сидели на парапете. На вопрос, чем они были заняты, все свидетели отвечали одинаково: «Разговаривали». Из этого разговора никто не слышал ни слова. Ни единого. Никому, понимаете, не пришло в голову прислушаться. Ну, болтает влюбленная пара, ну, ведет себя так, будто ничего кругом не замечает. Прицепившись к последним словам, я потребовал свидетеля объяснить, что он имеет в виду. Тот сказал: «Вид у них был очень сосредоточенный, как будто что важное обсуждали, а не то, что у них на уме». Но я-то уже знал, что у них было на уме.

Во второй половине дня они зашли в харчевню, там же, на набережной. Служанка бы и не запомнила их, если бы спросили не только обед, но бумаги и чернил. Вот тогда-то, надо думать, они и написали послание, обнаруженное мною на столе в номере «Дельфина». И снова ушли бродить. Куда они пришли, известно.

Неожиданно обнаружились следы девушки. Один из моих людей разговорился с владелицей швейной мастерской возле городской площади. Оказалось, что пропала и не вернулась ночевать одна из ее работниц, а именно Жанна Арден. Как пропала? А вот вышла на площадь и не вернулась. Раньше за ней такого не водилось. Нет, она не была местной, эта Жанна. Появилась она около месяца тому назад – точнее мадам не помнила. Мастерицы были нужны, потому что выбыли сразу две – одна померла от чахотки, другая удрала с любовником, ну, ее и наняли, тем более что она сразу согласилась на предложенную плату, и до вчерашнего дня никаких нареканий из-за нее не было. Жила она тут же, при мастерской, работала старательно, говорила мало, правда, водилась за ней одна странность – как только представлялась возможность, выходила на площадь поглазеть на прибывающие кареты. Ни разу, сколько другие за ней замечали, ни к кому не подошла.

Ладно, сказал я себе, и отправился в госпиталь. Про обстоятельства смерти ничего нового доктор не сказал – одна пуля в сердце, одна в голову. Мгновенная смерть – а как же, с такого расстояния не промажешь, разве что рука дрогнет. Но он сообщил мне еще одну подробность деликатного свойства… не знаю, как выразиться, чтобы не смутить ничьей стыдливости. Правда, вы и так наверняка догадались, что эти двое ночью в гостинице не «Отче наш» читали. Но доктор сказал мне, что до прошлой ночи девушка и в самом деле имела право называться таковой.

Я вернулся к себе и стал думать о причине самоубийства. Придумались мне две версии. Жестокие родители, запрещение на брак, проклятие, побег из дома и все такое прочее, что звучит романтической дребеденью, но нередко кончается кровью. Или так: любовь с первого взгляда, бедность, бездомность, никаких видов на будущее, хоть день, да наш, а там…

Додумать я не успел: явился один из моих с данными о молодом человеке. Кстати, их обнаружить было проще всего, и этот бездельник где-то зря болтался почти целый день. Итак, молодой человек прибыл в Форезе вчера утром верхом, остановился в гостинице «Сирена», самой, между прочим, большой и приличной гостинице нашего города, расплатился, оставил вещи в номере, а лошадь в конюшне, вышел из гостиницы, примыкающей, кстати, к городской площади, и более уже не вернулся. Записался он следующим образом: «Матье Матюрен, лейтенант драгунского полка из Кейна, в отпуске».

Когда я услышал название города, у меня в мозгу что-то повернулось. Я вспомнил, по какому поводу слышал фамилию Матюрен. Матюрен из Кейна… Обе мои версии были ошибочны.

Но прежде чем я продолжу, сделаю одно замечание, чтобы успокоить тех, кому моя история покажется слишком безнравственной, хотя сознаю, что этим нарушаю стройность повествования.

Матье Матюрен и Жанна Арден были женихом и невестой. И помолвлены они были больше двенадцати лет.

Как я уже сказал, с того мгновения, как я услышал слово «Кейн», кое-что стало мне ясно. Но я человек последовательный, как уже упоминал, добросовестный и люблю доводить дело до конца, даже если приходится выбираться за пределы округа. И через десять дней был уже в Кейне. Это провинциальный город, пыльный и скучный. Достопримечательностей там мало, разве что тюрьма. Тюрьма там большая, еще с тех времен, когда город был резиденцией Южного приората ордена святого Маврикия. А главное, она непосредственно связана с нашей историей. Потому что ее начальником до недавнего времени был человек по имени Николас Матюрен.

Он, вероятно, рожден был начальником тюрьмы. Честный, неподкупный, истово религиозный. Лет на пятьдесят раньше, когда еретиков у нас, да и в более просвещенных странах еще вовсю жгли и вешали, он был бы сущим проклятием для заключенных (впрочем, и после бывали события… но это я забегаю вперед), а сейчас – просто суровым чиновником. А также домашним тираном. Может быть, тираном – это сильно сказано, но уж самодержцем – точно. Для чад и домочадцев его слово было законом.

Чад было много – шестеро, правда, двое умерли во младенчестве. Не довольствуясь этим, однажды он привел в дом маленькую девочку – ей и пяти лет не было – и заявил, что намерен вырастить ее у себя в доме, а по достижении ею зрелых лет выдать замуж за своего старшего сына Матье. Никому из домашних даже не пришло на ум оспорить это категоричное решение, более смахивающее на приговор, меньше всего самому Матье, который был на семь лет старше своей нареченной. Хотя, возможно, он просто не думал о столь удаленных по времени событиях.

Конец ознакомительного фрагмента