Имя твоего волка - Татьяна Томах Страница 28

Марго вздрогнула, на долю секунды ощутив себя одновременно волчонком, сладко и лениво потягивающимся на мягкой земле и с симпатией разглядывающим голенастую черноволосую девочку напротив огня, — и этой самой девочкой с затекшими от сидения на корточках ногами.

— Ой, — сказала Марго, переводя дыхание, и растерянно повела плечами, словно заново ощущая власть над своим телом.

Что-то изменилось. Морщинистое старухино лицо было знакомым и немного иным, словно Марго видела его впервые и по иному — глазами своего волка. И запахи… запахи стали слабее и все же не такими бесцветными, как раньше, будто Марго, запомнив, какие они на самом деле, теперь в любую минуту могла по своему желанию вызвать это воспоминание и понюхать воздух, как умел нюхать ее волк. Как будто часть ее самой так и осталась внутри волчонка, продолжая чувствовать его, а что-то от волка поселилось внутри Марго, растерянно озираясь внутри нового обиталища. Как будто они с волчонком обменялись одеждой, как иногда делают друзья, и пока еще немного непривычно примериваться к чужой куртке, хранящей — форму и тепло тела. И запахи.

— Дым, — морщась, и с удивлением прислушиваясь к своему голосу — знакомясь с ним заново, — сказала Марго. — Какой гадкий, горький запах дыма…

— Да, — кивнула старуха, пряча улыбку, довольную и немного усталую. — Звери… звери не любят огня.

Марго взглянула на волка, и его темные глаза с таящими в них точками зрачков показались ей невероятно близкими и знакомыми. Как зеркало, в котором отражалась она сама. Она шевелила рукой — и чувствовала, как это движение отражается внутри ее волка.

— Так-так, — эхом на ее мысли отозвалась старуха. — Теперь будет так, девочка. Не знаю, хорошо это или плохо, но теперь вы всегда будете вместе. Нет больше девчонки — и нет волка. Есть девчонка и волк. Ты понимаешь, о чем я говорю, Марго? Случается, так бывает между людьми — братьями-близнецами или влюбленными. Они будто чувствуют друг друга на расстоянии, и если один из них, например, обжигает ладонь — у второго краснеет та же рука и в том же самом месте, как бы далеко они не находились друг от друга. Как будто они все время держат друг друга за руку, и сила этого рукопожатия не зависит от расстояния. Нет, как будто они — одно существо, с одним сердцем, с одним дыханием, одной болью — и одной жизнью.

Так получается… никто толком не знает, как это получается. Наверное, именно это и называется любовью. Когда ты любишь кого-то больше, чем самого себя… и поэтому отдаешь ему свою жизнь, свое сердце и свое дыхание, не ожидая ничего взамен. Но взамен получаешь уже две жизни, два сердца и два дыхания… и небо, в котором можно летать… Ты понимаешь, Марго? Поймешь, когда почувствуешь это сама. Ни один человек никогда не сможет бежать рядом с волком по ночному лесу — и видеть, как волк, и слышать, как волк, и чувствовать землю под своими ногами, как волк. И оставаться при этом человеком. А ты — сможешь, Марго.

Сказки про оборотней — просто сказки, придуманные теми, кто никогда не пробовал разделить свою жизнь на двоих… с волком… нет — кто вообще никогда не пробовал разделить свою жизнь на двоих…

Марго поняла это значительно позже. Не тогда, когда впервые попробовала посмотреть на мир глазами своего волка и понюхать ночь его ноздрями. Тогда это все ошеломило ее — казалось странным и непостижимым то, каким незнакомым становится весь мир, если на него посмотреть чьими-то глазами. Может быть, это даже испугало ее… да, в какой-то момент она испугалась, что может не суметь вернуться назад — что она так и останется навсегда в теле маленького волчонка, глаза которого похожи на золотистый океан… что у нее не хватит сил и дыхания вынырнуть назад — из этого океана. В какой-то момент ощущения смешались, и Марго чувствовала себя одновременно и девочкой, и волчонком, и уже не была точно уверена, кто же она на самом деле… Потом, со временем, она научилась не бояться — потому что так и должно было быть, ведь у них с волком была одна жизнь на двоих… или нет, нет — по две жизни для каждого — какая разница?

А то, о чем говорила старуха, Марго поняла, когда волчонок стал приходить в ее сны и они перестали быть такими безнадежными. Ей по-прежнему было страшно во сне, например, когда ей опять снилась деревенская дорога, размытая осенней распутицей — скользкая и грязная черная дорога заворачивала за покосившийся старый дом на окраине, а за домом слышался смех и детские крики. А шелковые домашние туфельки то проскальзывают, то прилипают к этой грязи, а Марго всего семь лет, и она устала, и ей так не хочется идти, потому что впереди что-то скверное…

Ей так не хочется идти, но она идет, и теперь ее волк идет рядом — шаг в шаг; идет вместе с ней — на костер, на смерть, к смеющейся толпе, которая так любит забивать камнями маленьких беззащитных девочек в нарядных платьицах; и Марго держится рукой за его лохматый загривок, а он прижимается к девочке теплым боком, и дорога кажется уже не такой липкой и скользкой, и уже не так страшно упасть — теперь у них одна на двоих жизнь, и смерть, и эта дорога. Дорога, по которой надо идти, какой бы грязной, скользкой и гадкой она ни была — надо найти Анну, которая зовет на помощь, и никто, почему-то больше никто не слышит ее крика…

Анджей

— Надо найти Анну, — пробормотала девчонка. Ее голос дрожал и срывался, как будто она собралась разреветься прямо сейчас.

— Я должна вернуться и найти Анну, — упрямо повторила девчонка, не обращая внимания на то, что ее голос дрожит. И губы дрожат, выговаривая эти слова, глупее которых трудно сейчас что-то придумать.

Анджей остановился, растерянно глядя на девчонку. Та, по-прежнему не решаясь поднять глаза на своего спасителя, попробовала шагнуть назад, к деревне. Девчонкины ноги, явно более разумные, чем их хозяйка, в этом направлении двигаться не желали. Они задрожали, поскользнулись на мокром горбе дороги, и девчонка опять едва не шлепнулась в грязь. Анджей успел ее подхватить.

— Ну ты и… — сказал он, разворачивая девчонку к себе. — Ты не ведьма, — уверенно заявил он, внимательно разглядывая ее лицо: — Ты дура.

— Я? — удивилась девчонка. — Я? Почему? — ее голос опять дрогнул. Анджей решил, что она теперь уж точно расплачется.

— Потому что… потому что, — Анджей неуверенно запнулся и нахмурился. Девчонка сквозь мутную пелену уже набежавших слез разглядела в его лице и серьезных глазах, что он не смеется и не дразнится. И опять передумала плакать.

— Потому что если ты туда вернешься, они тебя убьют, — договорил он. Очень неохотно, с усилием, и почему-то отвел глаза от внимательного, набухшего слезами, девчонкиного взгляда. — Не ходи больше туда. Никогда.

— Я должна найти Анну, — повторила девчонка. Упрямо, но уже не так уверенно.

— Вот заладила, — пробурчал Анджей.

Ему было неуютно и стыдно — за пацанов, с которыми он бегал и играл вместе столько лет. Стыдно говорить этой незнакомой маленькой девчонке, чтобы она больше не приходила к ним в деревню, потому что дети, которые сегодня бросались в нее камнями, в следующий раз могут убить ее. Он помнил, как пацаны сегодня смотрели им вслед. И ему казалось, что эти взгляды до сих пор щекочут мурашками ему спину. Как мокрые плюхи снега, нападавшие с деревьев за шиворот, которые потом еще долго тают и липнут к коже холодными струйками талой воды. Ему было стыдно, как будто он сам был одним из тех пацанов.