Заложник удачи - Владислав Русанов Страница 28

Пока монахи одевались, подпоясывались вервием и, вообще, приводили себя к облику достойному и внушающему уважение, Годимир махнул рукой королевне и лесному молодцу, призывая их покинуть седла.

Озим покряхтывал в курчавую бороду, но глядел доброжелательно. Видно, грабить священников в хэвре Сыдора не принято. И то верно, хоть что-то святое должно быть в сердцах даже самых закоренелых преступников?

Аделия, брезгливо поджав губы, оглядела сложенный из ломаных веток сухостоя костер, куски черного хлеба и луковицы на расстеленной тряпице. Покачала ногой корягу, на которой раньше сидел кто-то из монахов. Не сказала ничего, хотя, по всей видимости, скромное молчание далось ей тяжело. Зато и наградой ей послужило истовое знамение, сотворенное иконоборцем, и благословение.

— Небогато живете, святые отцы… — Озим глядел недоверчиво.

Видно, думал, что не может такого быть, что успели монаси прибрать и окорока, и баклажку с брагой…

— Чревоугодие, сын мой, — укоризненно склонил голову к плечу отец Лукаш, — ведет прямым путем к греху и мукам вечным в посмертии. А скромность и умерщвление плоти есть дорога в Королевство Господне.

Лесной молодец замялся, потупил глаза.

— Задумайся о душе, сын мой, задумайся! — Иконоборец благословил его.

Тем временем приблизились и остальные монахи. Двое в рясах, черных, затертых до невозможности и сырых. Третий в долгополой рубахе из некрашеной холстины. «Не его ли одежкой разжился некогда Ярош?» — подумал Годимир.

— Прошу к нашему костру, тебя, благородный рыцарь, и твою спутницу, несомненно, панну высокого происхождения, и твоего слугу.

Лесной молодец скривился при слове «слуга», но смолчал.

Рыцарь поклонился иконоборцу, а Аделия сдержанно поблагодарила.

Когда все уселись у костра (вернее, не все — Озим отпускал подпруги коней и снимал уздечки, оставляя их в недоуздках, чтоб ничего не мешало пастись), Лукаш торжественно, будто на королевском обеде, указал на хлеб и лук:

— Если возжелаете разделить также и нашу скромную трапезу…

Глаза его при этом блеснули хитринкой, давая понять, что он уверен в отказе. Годимир не замедлил ему подыграть:

— Благодарю, святой отец, мы не так давно вкушали ниспосланные Господом дары. Запасы наши довольно скудны, но я считаю своим долгом разделить их с вами…

— Не откажусь, не откажусь, сын мой, — склонил голову иконоборец. — Господь велел делиться.

«Само собой, — закралась к рыцарю непрошеная мысль. — Делиться, конечно, нужно, но у одного взять нечего, а другого и обобрать можно как липку…»

Но как откажешь святому отцу? Хоть и еретической конфессии…

— Озим! — крикнул словинец. — Мешок где?

— Брату Отене отдай, — воистину королевским жестом отмахнулся Лукаш, а руки за мешком, щедро наполненным гнилушчанами по приказу Сыдора, протянул тот самый низкий и кривоногий монах, вознамерившийся удрать, бросив спутников на произвол судьбы.

Озим недовольно скривился, но послушно отдал припасы на верное разграбление.

— Как давно из Ошмян, отец Лукаш? — вежливо поинтересовался Годимир.

— Не так давно, сын мой, не так давно. Седмицы не минуло.

— Не встречали ли кого в пути?

— Нет сын мой, не встречали, — покачал головой иконоборец. — А кого мы могли бы встретить? Все паны рыцари сорвались, словно листья, увлекаемые ураганом, и умчались на поиски исчезнувшей королевны. Пан Божидар, выждав один-единственный день, отправился также с малым отрядом верных стражников…

— А что, в Ошмянах, есть не верные стражники? — весьма непочтительно вмешалась Аделия.

— Что ты, дочь моя, — не обиделся монах, но глаза его вновь многозначительно сверкнули. Годимир был готов поклясться, что отец Лукаш замечает и понимает намного больше, чем говорит вслух. — Что ты… Королю Доброжиру служат лишь самые достойные жители королевства.

Королевна хмыкнула скептически.

— Однако мы отвлеклись, дети мои, — невозмутимо продолжал иконоборец. — Опустел замок Ошмянский… Король Доброжир в печали, дворня носа в покои не кажет…

— Да что ты говоришь, отец мой? — улыбнулась королевна.

— Конечно, дитя мое, конечно. Потерять любимую дочь… Но, кажется мне, вскорости ее высочество вернется в объятья отца.

— Это еще почему? — встрепенулась Аделия, а Годимир спиной почувствовал, как напрягся Озим — как бы дров не наломал сгоряча.

Поэтому рыцарь решил вмешаться. Он коснулся ладонью запястья королевны, успокаивая, но почувствовал, как дрожит ее рука, и сам поперхнулся заранее заготовленной фразой.

— Спокойнее, пан рыцарь, спокойнее… — Уголки рта отца Лукаша дрогнули и на мгновение приподнялись, обозначив (всего лишь обозначив!) улыбку. — Смири гнев и обуздай растерянность.

— Ну, не знаю, что и ответить тебе, святой отец…

— Ответить? Да что там отвечать! И нужны ли ответы? Имеющий глаза да увидит. Не так ли учит нас Господь наш, Пресветлый и Всеблагой, Отец Небесный?

— Ну…

— Я рад, твое высочество, что ты возвращаешься в Ошмяны, к отцу.

От простых слов отца Лукаша королевна дернулась словно от удара плетью. Хотела вскочить, но, зацепившись за корягу, на которой сидела, схватилась за плечо Годимира.

— Сиди! — Рыцарь повелительным окриком остановил до половины вытащившего клинок Озима. Поддержал за локоть Аделию.

— Не все, что видишь и о чем догадываешься, вслух говорить стоит. — Он глянул прямо в глаза иконоборцу. — Целей будешь, святой отец.

— Уж не угрожать ли ты мне вздумал, пан недорыцарь? — Складки, тянущиеся от крыльев носа монаха до острого подбородка, стали еще глубже, придавая его лицу суровое выражение. Не монашеское, нет. Скорее, присущее воину, водителю многих тысяч.

«Да что он навоображал? — Годимир с трудом сдержался, чтобы самому не врезать что было сил кулаком прямо в лоб монаха. — За кого себя держит? Да и меня заодно…»

— Ты, если взыскуешь славы воинской, вожделенной чести, добычи обильной и, главное, власти, пан рыцарь, со мной не ссорься, — сквозь зубы процедил отец Лукаш. — Или я не знаю, что неспроста ты ее высочество в Ошмяны везешь?

— Что значит — «неспроста»? — осипшим голосом проговорил Годимир.

— Так тебе ее Сыдор и отдал бы! — как под дых ударил иконоборец.

— Что?

— Как? — пискнула Аделия.

А лесной молодец, так и не спрятавший клинок, выругался длинно, витиевато, ничуть не стесняясь ни присутствующей панны, ни благочестивых монахов.

— Откуда ты все знаешь, отец Лукаш? — с трудом справляясь с пересохшим горлом, проговорил драконоборец. — Или…

— Нет, сын мой, нет, — монах говорил негромко, но с твердой решимостью в голосе. Такой убедительности и уверенности в себе Годимир мог бы ожидать от пана Божидара, панов Стойгнева или Тишило. А тут…