Повилика - Катерина Крутова Страница 29

Полина хихикает, вытаскивает из ящика старые игрушки и приносит в гостиную все сшитые Ликой подушки. Меня озарило идеей, которая требует незамедлительного эксперимента. Жена наблюдает за нашей возней скептически:

—Что ты хочешь доказать, Влад?— чуть припухшие от недавних слез глаза смотрят с настороженной недоверчивостью. Но мы с дочерью переглядываемся и ухмыляемся, как заговорщики, посвященные в общую на двоих тайну.

—Увидишь,— бросаю мимоходом и с выражением максимальной загадочности ухожу в мастерскую. Через минуту возвращаюсь, держа в руках пяльцы с незаконченной вышивкой. Тут терпение Лики заканчивается — отбирает у меня рукоделие, скрещивает руки на груди и вперяется в нас с Полиной требующим объяснений взглядом.

—В память пустишь?— Полина сдает весь замысел с потрохами и усаживает свою недоумевающую мать на диван. Я опускаюсь рядом — прямо на пол и беру напряженные пальцы Лики в свою руку. Синие глаза удивленно вглядываются в наши лица, но жена быстро сдается, согласно кивает дочери, а мне улыбается, с нежностью водя окольцованным безымянным по линиям на ладони. В ответ глажу округлое колено и остро ощущаю потребность остаться с Ликой один на один. Из-под длинных опущенных ресниц меня одаривают таким взглядом, что не остается сомнений во взаимности желания. Но первым делом эксперимент. Тем более, дочь так вдохновилась, что не отстанет. С нее станется ждать под дверью спальни и забрасывать телефоны неторопливых родителей сообщениями типа: «Мам, пап, вы там скоро? Кончайте быстрее, я жду!»

—Отправимся по горячим следам,— киваю на незаконченную вышивку. Жена задумчиво касается полотна, на котором плетистая роза обвивает резную ограду. Пока введены только темные цвета — черный, оливковый, шоколадно-охристый. Местами намечена изумрудная зелень и лазурь неба. Но сами цветы угадываются лишь силуэтами, и все равно я уверен наверняка — это белые розы — знак старшей сестры.

—Давно начала?— обращаюсь к Лике.

Она критично рассматривает работу, подмечая изъяны и недочеты. Отвечает, задумчиво поддевая пальцем еле заметный узелок:

—Вчера вечером. Не спалось.

Тогда же я увидел странный сон, где плетистая роза расцвела на стенах каюты.

—Ну, что скажете?— выжидательно гляжу на двух очаровательных волшебных созданий, волей судьбы оказавшихся моей семьей.

—Неудачный выбор цвета,— выдает Лика.— Надо высветлять, заменить коричневый на беж…

—Ма-ам, дай я!— Полина тянет нетерпеливо-капризно и, получив разрешение, касается ткани. Улыбка тут же сходит с ее лица, черты обретают резкость сдерживаемых эмоций, свойственную взрослым и столь редкую у познающих мир. Молча дочь протягивает мне свободную ладонь — и я ловлю ее руку. Мы образуем круг — Лика, держащая на коленях пяльцы, ее пальцы, переплетенные с моими, и Полина, касающаяся нас обоих. А после окружающий мир тускнеет, чтобы вспыхнуть в сознанье иной картинкой.

Напротив меня в кресле взъерошенный юнец в белоснежной рубахе. Рукава закатаны до локтя. Жужжит машинка в смуглых руках, а на предплечье формируется узор. Пока результат не ясен, но я-то знаю — это сердце в побегах плюща, а передо мной семнадцатилетний Бас Керн, изнывающий от любви и боли. Как бы невзначай он задевает коленом обнаженное бедро и мои губы (губы Полин) трогает ироничная улыбка. Все чувства юного саксофониста как на ладони, а вот истинная натура его спрятана глубоко. Под прикрытием уколов иглы белая роза вонзает шипы в подноготную суть, вытягивает почти осязаемые нити — предначертанной сущностью проступает в эскизе, видимой только внутреннему взору одной из Повилик. Девушка отстраняется, разминает затекшую шею и подходит к окну. За спиной будущий доктор Керн не сводит взгляда с аккуратных, обтянутых шортами ягодиц и длинных стройных ног.

—Лимонада?— Полин наливает два высоких стакана и протягивает один Бастиану. Мой лучший друг делает большой глоток и пьянеет как от крепкого алкоголя — резко тянется навстречу, не сводит взгляда с губ, приоткрывает рот в ожидании наслаждения и… замирает, остановленный узкой ладонью с аккуратным перламутровым маникюром. В видении я чувствую запах роз, обещанье искристой радости и будоражащего наслаждения, слышу счастливый смех и джазовый саксофон, вижу другого, незнакомого мне Керна — растрепанного, беззаботного и хмельного, держащего в объятьях высокую смуглую женщину с татуировкой розы на правом бедре. Как свои ощущаю я чувства Полин — ее тягу ответить наглому юнцу и дать шанс возможному будущему, мучительно острую потребность слиться в поцелуе, желание, разливающееся по телу, требующее принять предлагаемую любовь и отдаться порыву. Но под узкой ладонью цвета молочного шоколада, под влажной от пота белой рубахой неистово колотится сердце Себастиана Керна, одного из лучших кардиологов современности, но весьма посредственного саксофониста.

—Это не твой путь, дружок,— отвергают Баса карминовые губы. Я чувствую сожаление и грусть от добровольного прощания с прекрасной несбыточной мечтой. Вновь тихо жужжит машинка, и проступает на предплечье определяющее судьбу тату. Но теперь я знаю, что чувствует роза, когда на отломанной ветке засыхают нераспустившиеся цветы.

—Это был дядя Бас, да?— Полина аж подпрыгивает от восторга, звонким вопросом возвращая нас в реальность.

Киваю, еще не полностью вернувшись в настоящее.

—Круть!— резюмирует дочь и хватает подушку, которую жена сочла неудачной и много лет назад определила жить в прикаминном кресле. Не успеваем мы с Ликой возразить, как изрядно потасканная «думочка» вся в мелких фиолетовых цветах занимает место пяльцев в нашем семейном спиритическом клубе.

Эмоции другой Повилики обрушиваются на меня внезапно — адреналиновый восторг, лишающий дыхания, и легкая паника, заставляющая вцепиться в рукав форменного сюртука идущего рядом мужчины. Он успокаивающе гладит ладонь. На широком скуластом лице добрая открытая улыбка поднимает вверх кончики усов:

—Не бойся, любовь моя. Посмотри, какой отсюда восхитительный вид.

Под ногами узкий металлический трап, за спиной кабина дирижабля — его громадное пузо нависло над нами, закрывая солнце. Впереди, в нескольких шагах площадка причальной мачты, а за ней раскинулся город.

—Смотри, вон тот шпиль — это детище инженера Эйфеля — башня из металла. Мы просто обязаны выпить шампанское на ее смотровой площадке, а после прогуляться по Елисейским полям. Ты же не думала просидеть весь уик-энд в пыльной библиотеке?

Та, кто держится за мужчину, мотает головой, доверчиво прижимается к сильному плечу и делает робкий шаг на трап. Ветер надувает подол тяжелой юбки, дух захватывает от бури эмоций, капитан воздушного корабля добродушно смеется и легко поднимает девушку на руки.

—Я покажу тебе Париж, Виктория — королева моего сердца.

Но нам не дано досмотреть этот фрагмент воспоминаний. Неугомонный ребенок уже отбросил подушку и прижимает к груди застиранную и выгоревшую на солнце, некогда рыжую лесную, а теперь песочную пустынную лису. Я помню, как Лика шила эту игрушку — самую первую в последующей череде. Тогда она была беременна Полиной и закончила работу за неделю до родов.