Дорога в ад - Лилит Сэйнткроу Страница 29

«А'зарак. Червь».

Я поежилась. Я ведь взрослая. Крутая. Одна из десятки самых отчаянных наемниц Гегемонии, обученный боевым искусствам некромант, да и вообще девчонка не промах. Так с чего у меня дрожат колени?

Джафримель продолжил, тщательно выбирая каждое слово:

- Если бы твое тело не смогло избавиться от… от этого, Люцифер получил бы возможность управлять тобой. Ты стала бы инструментом, исполнительницей его воли, как одно из его… отвратительных детищ. А после того как прошел инкубационный период, отделение червя опасно и трудноосуществимо.

Всколыхнувшаяся в груди тошнотворная волна едкой горечью добралась до горла. Я тяжело сглотнула.

- Так вот, значит, почему он это сделал. - Собственный тон удивил меня: я произнесла это так, словно обсуждала результат матча чемпионата Сент-Сити по гравиболу. - Чтобы контролировать меня, использовать как наживку. Против Евы и, вероятно, против тебя.

Я услышала тихий шорох, словно зашелестели на ветру перья.

- Да.

Край Джафримелева плаща беспокойно зашелестел, и это, не считая воющего гудения двигателя, был единственный звук в тишине. Почему все затаили дыхание?

Обернувшись, я увидела вход в спальный отсек, и мои ноги двинулись туда сами по себе. Подошвы заскрипели на палубном настиле.

- Данте! - окликнул меня Джафримель. Чувствовалось, что за невозмутимостью его тона скрыта душевная боль.

- Со мной все в порядке, - как ни в чем не бывало соврала я. - Просто хочется немножко побыть одной. Позови меня, когда доберемся до места.

Он промолчал, только пронзил меня взглядом. Мое плечо обжигало бархатное пламя - клеймо с именем Джафримеля взывало к нему.

Ножны меча поскрипывали в пальцах, сжимавших это надежное оружие, воплощение здорового начала. Мне не хотелось иметь дело с проклятым ножом, при одной мысли о соприкосновении с его гладкой древесиной начинало подташнивать.

Я подлетела к двери, толкнула ее не глядя и захлопнула за собой. Но желанного удовлетворения это не принесло.

Люцифер с самого начала хотел использовать меня как наживку, но не спешил. В Сараево Ева успела унести ноги до появления дьявола, и теперь стало ясно: на самом деле ему не требовалось, чтобы я убивала кого-то из беглых демонов. Я представляла собой приманку, заброшенную в кишащее акулами море. Если никто не клюет, можно вытащить ее, насадить на другой крючок и снова пустить в ход.

Так он и сделал, для верности усовершенствовав наживку. Кое-что добавил - внедрил червя в мое тело. В мое тело.

«Ева».

Я выбросила из головы то, что произошло со мной, и все мои помыслы обратились к дочери Дорин. Так жертва кораблекрушения хватается за обломок такелажа. Еву забрали в ад еще ребенком. Что же сделал с ней Люцифер, если она решилась на бунт?

Было ли ей больно? Скреблась ли эта жуть в ее животе, порождала ли черную дыру в ее голове? Это тревожило меня. Очень тревожило.

Мысль о насилии, совершенном над Евой, которую можно было - хотя бы отчасти - назвать моим ребенком, помогала не думать о том, что сотворили с моим телом.

«С твоим телом. Убей его. За Еву. За себя».

Шепот звучал в моих ушах, не оставлял меня в покое. Жаркое, блаженное пламя, пожирающее мир.

- Заставь его заплатить, - прошептала я в пустой каюте, и тут самолет резко пошел вверх. Желудок мой подскочил, ноги разъехались, и я соскользнула на пол, спиной к двери, твердя при этом, как заклинание:

- Я смогу, если Джаф будет на моей стороне. Смогу.

Иного выхода нет. Но вот что забавно: чем больше я об этом думала, тем сильнее сомневалась в том, что выход у меня вообще когда-либо был.

Есть старая псионская шутка, в основе которой лежит дзенский коан. Звучит она примерно так: «Какая гора была самой высокой в мире, пока не открыли Джомолунгму?»

Ответ, разумеется, тоже шутливый, и тоже дзенский:

«Та, которая в твоей голове».

Нормалу этого не понять, но любой псион не может удержаться от смеха. Смех, по-детски чистый и естественный, приобретает налет цинизма и бахвальства, когда тебе стукнет восемнадцать. А когда человек взрослеет, в его смехе звучат мудрость и накопленный опыт. Если же речь идет о псионах, получивших боевую подготовку, о наемниках, полицейских, правительственных агентах, то мы не просто смеемся. Смех наш исполнен горечи, потому что мы знаем, что это правда. Никакие географические преграды нас не остановят. Все препоны, затрудняющие ваш путь, - это пики, пропасти и перевалы вашего сознания.

Джомолунгма означает «великая мать гор». Ее склоны и заледенелые пики возносятся над Гималаями, камень и лед насыщены гудящей, пульсирующей силой. Джомолунгма не просто горный массив. Вера и мысль несчетных поколений сделали ее символом неодолимой стойкости, и неважно, скольким смельчакам удалось взобраться на ее вершину без помощи антигравитационной технологии. Восхождение остается актом веры.

Наш самолет плыл по ночному небу, не омытому никакими городскими огнями. Горы вокруг Матери относятся к историческому заповеднику, свободной территории Тибет, где запрещена градостроительная деятельность. Транспортных потоков тут нет, храмы освещаются факелами, масляными лампадами и свечами.

Я смотрела в иллюминатор, прижавшись лбом к холодному гладкому пласглассу. Вой двигателей отдавался у меня в голове, в корнях зубов, пробирал до мозга костей. Под металлическим брюхом гондолы, словно натянутые струны, вибрировали складчатые каменные громады с провалами и зубцами пиков. Звездный свет отражался от заснеженных склонов и остроконечных ледяных вершин. Разреженный, но насыщенный энергией горный воздух искрился.

По бесстрастному небу плыл тонкий, почти не проливающий света полумесяц.

В каюту вошел Джафримель. Я давно стояла неподвижно, созерцая горы, над которыми мы пролетали, огибая Мать всех гор.

Он закрыл за собой дверь и ничего не сказал, но знак на моем плече пульсировал, как маяк, подающий сигнал тревоги. Я разглядывала тянувшиеся внизу каменные кряжи, благо моим глазам хватало и слабого света звезд. На скалах лежал снег, но это не смягчало их очертаний. Напротив, делало контуры четче, придавало им остроту и резкость.

- Со мной все хорошо, - произнесла я опять удивившим меня саму голосом.

Очередная ложь. В последнее время одна ложь следовала за другой, а ведь когда-то я так гордилась нерушимостью своего слова. Я задумалась: не обратится ли эта гордость против меня, не свяжет ли мне руки при попытке прибегнуть к колдовской воле?

С помощью голоса некроманты призывают мертвых, вот почему большую часть времени говорят шепотом. Нам ли не знать, на что способно изреченное слово.

Джафримель молчал так долго, что я закрыла глаза, хотя темнота под веками не сулила успокоения. Когда он наконец заговорил, его голос был сух и бесстрастен.