Дом аптекаря - Эдриан Мэтьюс Страница 29

Молча просмотрев каждый, они вернулись к первому.

— Ну? — спросил Майлс.

— Могу лишь согласиться с тем, что написал Каброль: «…наивны и не представляют ценности». А если хочешь услышать мое личное мнение, то они просто ужасны.

— Единственное хорошее, что о них можно сказать, — чувствуется некоторая свобода.

— Точно подмечено. Неряшливы, неорганизованны и свободны… от каких-либо претензий на что-то. Это, разумеется, с чисто технической точки зрения. С другой стороны, они не лишены шарма. В движении линий, в штриховке… Чувствуется неравнодушие к предмету. Но при этом полная анатомическая безграмотность, согласись? Посмотри хотя бы на этот. У женщины одна рука длиннее другой, лицо совершенно испорчено, у стула не хватает одной ножки. Я уж не трогаю перспективу. Непрофессионально.

Майлс задумчиво кивнул:

— Ты права. Он не умел рисовать.

Некоторое время оба молчали.

Смысл сказанного дошел наконец до Рут. Она фыркнула и пожала плечами:

— Вот именно! Не умел рисовать. Сначала не умел. Но позднее, когда писал «Спящую женщину с мимозой», уже умел. Вот в чем все дело. Здесь у нас возникает лакуна. Рисунки — юношеское увлечение. Потом Йоханнес прошел неплохую школу. У кого он учился? Может быть, у Корнелиса Плооса ван Амстеля, если тот еще был рядом. Надо будет проверить даты. Но все равно у нас есть только восемь набросков и одна живописная картина. Все остальное — провал.

— Пустые рамы, — протянул Майлс и посмотрел на часы. — Пойдем?

* * *

Несколько минут спустя, перейдя в запасники Государственного музея, они поставили на мольберт маленькую картину. Майлс подстроил галогенную лампу так, чтобы свет падал прямо на холст. Старые масляные краски мгновенно ожили, словно вспыхнули.

Мягкий бледно-голубой цвет атласного платья поражал своей насыщенностью. Под лучами света платье словно испускало серебристое сияние, позволяя не столько видеть, сколько ощущать скрытое под искусно выписанными складками тело — ноги, колени, бедра.

Столь же реалистично выглядели и взъерошенные темные волосы, в которых словно запутались оранжевые блики мимозы. Один выбившийся из пряди волосок как будто повис в воздухе, и Рут с трудом подавила желание протянуть руку и пригладить его.

Ей казалось, что картина изменилась с того раза, когда они впервые рассматривали ее. Теперь в ней проступили и сложность деталей, и глубина скрытых эмоций — казалось, персонажи только что сделали перерыв на кофе и вернулись в прежние, с едва заметными вариациями, позы.

Рут чувствовала тепло лица спящей, жар струящейся по ее жилам крови, красоту расслабленного тела, незащищенное изящество маленьких обнаженных ног. Она слышала ее дыхание. Улавливала меланхолическую отстраненность мужчины, повернувшегося спиной к художнику и тоскливо созерцающего улицу старого Амстердама. Она даже ощущала контакт плеча с оконной рамой, как будто сама стояла там.

Теперь внимание привлекли и другие, в прошлый раз не замеченные детали: текстура волокон и сучки темных досок пола; спящий голубь на коньке крыши стоящего через дорогу дома; обуглившееся полено и горка золы в камине; куб из цветного стекла на каминной полке.

Рут вынула из сумки цифровой фотоаппарат, щелкнула несколько раз, слегка меняя угол, и отступила, растерянная.

— Какой контраст, а? Я имею в виду — с рисунками.

— Да уж. Полотно лежало на медном основании, а оно очень ровное. На таком хорошо получаются мелкие детали. На холсте или дереве такого эффекта не получишь — мешала бы сама текстура.

Они посмотрели друг на друга.

— Нравится все больше, верно?

Майлс не ответил, но перевернул картину, тщательно осмотрел угловые клинья, потом вытащил все четыре, снял заднюю доску и вынул картину из позолоченной рамы. Раму он отставил в сторону, картину вернул на место, а галогенную лампу направил так, чтобы свет падал на медную основу сбоку.

— Ну, что ты на это скажешь?

Рут подошла ближе.

— Черт, в прошлый раз не заметили. Помнишь, я лишь сдвинул заднюю доску? Была бы голова на месте, догадался бы и тогда.

В углу, как и раньше, стояла выцарапанная на металле дата — 1758, но посередине медного четырехугольника красовался необычный знак: шестиконечная звезда с кружком в центре, внутри которого был виден еще один кружок, помельче. По одну сторону от звезды Рут обнаружила полумесяц, по другую — некую вытянутую фигуру вроде прямоугольника, пересеченную прямой горизонтальной линией. Вокруг центральной группы символов шла полукругом непонятная цифровая последовательность; другая пирамида чисел располагалась над звездой.

Рут ахнула, и Майлс вопросительно взглянул на нее.

— У меня дома такая звезда, — сказала она.

— Что, на барже?

— Точнее, на крышке люка. Граффити. У наших местных мазил появилась тяга к эзотерике. В следующий раз они, чего доброго, потребуют с меня плату.

— Ты знаешь, что она означает?

— Ни фига я не знаю. Собиралась спросить у мистера Муна, но закрутилась с делами и забыла.

— Собиралась спросить… кого?

— А тебе эти знаки что-нибудь говорят? — не отвечая на вопрос, спросила Рут.

— Нет. Выглядят, согласен, немного эзотерично. Что-то в духе старины Калиостро. Щелкни, ладно?

Рут не заставила просить дважды, но скривилась, едва посмотрев на жидкокристаллический видоискатель.

— Слабое разрешение. — Она сделала пару снимков и снова подошла к картине. — У тебя карандаш есть? Обычный карандаш.

— Конечно.

Рут перенесла картину к столу и положила лицевой стороной вниз. Потом вытянула с кронштейна длинную полоску шелковистой бумаги, в которую заворачивали перед отправкой на хранение хрупкие предметы, отрезала ножницами нужную длину и, положив бумагу на картину, разгладила ладонью.

— Скотч?

Майлс покачал головой. К счастью, в сумочке нашелся лейкопластырь. Рут разрезала его на квадратики, закрепила ими бумагу и осторожно, стараясь не пропустить ни одной детали, принялась копировать на бумагу все знаки и цифры.

— Отличная работа, — восхищенно произнес Майлс. — Это ведь называется притиранием, верно?

— Что?

— Я, бывало, занимался этим на каникулах с отцом. Одно из излюбленных времяпрепровождений в старой доброй Англии. Наряду с трейнспоттингом [12] и запуском в штаны живых хорьков.

— Верю на слово, Майлс.

Когда она закончила, они вместе оценили полученный результат. И цифры, и символы ясно проступили на бумаге. Рут отклеила лист и тщательно сложила. Майлс вернул на место картину.