Хроники Порубежья - Юрий Рудис Страница 29

— Ох, ну, — чувствительный витязь, всхлипнув, вытер глаза рукавом. — Ну, сочинят же такое. Злат-терем, волос шёлковый! Дурость, конечно, а пробирает!

— Никто и не спорит, как есть дурость. Уны-то до готфов раньше тебя добрались.

— Уны? Эдакой хрени я и не слыхивал.

— Умер рано, потому и не слыхивал. Тут тебе повезло. Только и унам уже край пришёл. Теперь у нас новое горе — буджаки.

Берсень в изумлении уставился на Волоха. — Шутишь? Буджаки! Этих-то я знаю, как облупленных. Охти мне, буджаки! Тоже мне напасть. Ну, аланы, ну, сарматы, ну, савиры на худой конец. Это я понимаю. А то — буджаки! Их только ленивый не бивал. Главный бог у них — Будха, еще свора таких же, и — во! — богиня Тха тож. Нет слов, Волох.

— Да уж. Богиня Тха, верно, — угрюмо произнёс Волох, понурил голову, и вдруг, ударив себя по бёдрам, заржал, натурально, по-жеребячьи. Берсень, с замаслившимися глазами, вторил ему утробным хохотом, колотя себя пудовым кулаком по коленке.

Глядя на них, Иван подумал, что, видать, с этой богиней что-то не то. Где-то она, видать, крепко себя дискредитировала. Но тут ему стало не до богини Тха.

Сначала ему показалось, что это ожили камни, но через мгновение, страх, втоптанный на задворки души, охватил его с удесятеренной силой. По всему полю поднимались мертвецы. Они вставали из травы, словно пробуждаясь от тяжкого сна, открывали глаза и брели, сами не ведая, куда, то и дело сталкиваясь. Иван видел, как шевелятся их губы, и слышал голоса, сливавшиеся в гул, но не мог различить ни единого слова.

Впрочем, никому из них так и не удалось до конца материализоваться, их зыбкие фигуры, казалось, принадлежали скорее призракам, чем людям.

Но и этого оказалось достаточно, что бы получить представление, как выглядели таинственные готфы, и какое войско осчастливил своим воеводством Берсень. Когда Ермощенко присмотрелся к ним, настолько, чтобы суметь отличить друг от друга, ему стало понятно, что Волох был кругом прав. Против готфских латников, каждый из которых был защищен кольчугой и щитом, окованным железом, у ополченцев Берсеня с их топорами, рогатинами и дубинами, было мало шансов. Было даже удивительно, что при таком раскладе трупов с обеих сторон оказалось примерно поровну. Тут Иван во второй раз подумал, что прав был Волох, когда сказал, что готфам тоже досталось.

Былые враги, похоже, не замечали друг друга, продолжая бесцельно слоняться среди камней. Время от времени казалось, что кто-нибудь вот-вот наткнется на Ермощенко, но круг, очерченный стариком, был непреодолим. Уткнувшись в невидимое препятствие, призрачные воины отшатывались и брели дальше. Но вдруг Иван ясно ощутил, что кто-то смотрит ему в спину. Он обернулся и встретился глазами с ненавидящим взглядом. Молодой готф стоял покачиваясь, словно перебрав хмельного. У него было лицо человека, всплывшего со дна омута, к наморщенному лбу прилипли мокрые волосы, сквозь оскаленный белозубый рот со свистом рвалось дыхание, широко открытые глаза с побелевшими зрачками, казалось, вот-вот прожгут в Ермощенко дыру.

— Чего тебе, служивый? — Иван никак не рассчитывал быть услышанным. Но этот готф услышал, и Иван готов был поклясться, что взор его стал более осмысленным. Оживший мертвец чуть согнул ноги, прыгнул вперёд, и, как многие до него, ударился об невидимую стенку. Отлетел от неё, но вместо того, чтобы отправиться восвояси, вновь шагнул вперёд. Теперь он действовал осторожнее, выставив руки, он ощупывал препятствие, очевидно, рассчитывая найти в нём проход. При этом взгляд его безотрывно был направлен на Ермощенко.

Когда выяснилось, что лазейки найти не удастся, готф кивнул сам себе, достал из-за пояса боевой топор с широким лезвием, поплевал на ладони и размахнулся. Иван зажмурился, надеясь, впрочем, что топор не поможет этому сумасшедшему покойнику. Готф ударил со всей дури и топор, отскочив, как резиновый, чуть не вынес ему руку из плечевого сустава. Но это не его не смутило, он засмеялся Ивану в лицо, показывая, что заметил его страх, и принялся деловито рубить крест-накрест, словно перед ним было дерево.

Этот трудовой процесс, который, слава Богу, пока что не приносил видимых результатов, жутко раздражал Ивана, и неизвестно, до чего бы дорубился юный воин, но тут вмешался Волох, на миг прервав беседу с Берсенем, который, кажется, вообще, не замечал, что вокруг него творится, он повернулся к Ивану, досадливо поморщился, и крикнул. — Шелом отдай.

— Чего отдать? — не дослышал Иван, слегка контуженный от ударов топора.

— Шелом, бестолочь. Да не в руки, так кидай.

Предупреждение подоспело во время. Ермощенко как раз поднял с земли рогатый шлем и собирался отдать его готфу. Для чего неминуемо пришлось бы высунуться из-за спасительной стенки. Но окрик Волоха заставил его отдернуть руку, и лезвие топора просвистело по воздуху, не достав до пальцев каких-нибудь пары сантиметров.

— Не, вот ведь дурак, — Иван, выронивший было шлем, наполовину съеденный ржавчиной, осторожно взял его за рог и перебросил через черту.

Берсерк тут же успокоился, потушил пылающий взгляд, засунул свою секиру за пояс, поднял клятую каску, на которой теперь не было заметно ни малейшего следа коррозии, надел её на голову и с достоинством удалился. Поравнявшись с Волохом, он остановился, и несколько долгих секунд всматривался в него, будто силясь что-то разглядеть, потом махнул рукой и побрёл дальше.

Этот малозначительный эпизод почему-то обеспокоил старика. Не прерывая беседы, он покрутил головой, затем поднялся с камня и сделал несколько шагов к Ивану. — Ладно, Берсень. Хорошо с тобой лясы точить, однако, я ведь к тебе за чем пришёл…

— И за чем же?

— Так дело у меня. Тут человечек один…Откуда он свалился на мою голову, по чьей воле, не спрашивай, сам не знаю. Но зарок на мне, должен я о нём позаботиться.

— Ты это о ком? Об этом что ли? — пренебрежительно мотнул Берсень кудрявой головой в сторону Ивана. — Так он того не стоит. Вор ведь. Всей заботы — крепкий сук да добрая верёвка.

Ермощенко, которому эта история надоела хуже горькой редьки, вынул из кармана нож и перешагнул черту. — Не вор я, а кузнец.

— Давно бы так. А то, ишь, овечкой прикинулся, — с не предвещающей ничего хорошего грозной радостью сказал Берсень, поднимаясь во весь свой богатырский рост и замахиваясь мечом. — Ножичек у него. Видал я таких кузнецов.

— Тебе-то что за печаль? — Волох на всякий случай переместился на шаг в сторону, и занял позицию между Берсенем и Ермощенко. — Он правду говорит. Коваль и есть. Так что, ты тут железом не размахивай, а то напустит порчу, век не отскоблишься.

Не похоже было, что Берсень поверил старику, но меч он всё же опустил. — Коваль, как же. Глазёнки-то блудливые. Но раз коваль, то пусть о нём Сварог и заботится. Ты-то тут при чём?

— Говорю ж, зарок на мне.

— А я при чём?

Видно было, что ответов на эти вопросы Волох и сам толком не знает, говорил он медленно, задумываясь чуть ли не над каждым словом. Неизвестно, сколько бы это ещё продлилось, если бы не поведение оживших мертвецов, которые потихоньку выходили из ступора, и начинали концентрироваться вокруг Волоха. Берсеня они, кажется, не видели, так же, как и он их.